Понь бледный
Шрифт:
Сталин помотал головой. И наваждение вдруг стало рассеиваться. За сладкими кисельными завесами вдруг обнаружились контуры реального мира. Из-за взбитых сливок, облаками повисшими вокруг, проглянули черты библиотеки. Он вновь увидел сиреневую единорожку со светящимся рогом и розовой прядкой в гриве, которая читала нараспев, удерживая перед собой свиток.
— Нет.
— Что? — воскликнула Твайлайт Спаркл.
Она была потрясена, и Сталин отметил это с удовлетворением. Едва ли раньше ученице Принцессы доводилось встречать того, кто выбрался из ее липких сетей, сочащихся прогорклой карамелью фальшивой дружбы.
— Это
— Вы… Вы… Что?
— Дружба — это труд. Дружба — это подвиг. Дружба — это боль. Дружба — это не кремовый торт, который можно есть, весело смеясь. Дружба — величайшее испытание. Ради дружбы надо уметь сжать зубы и глотать кровь. Дружбу надо терпеть, даже когда она приносит тебе боль. Дружба — это война, победа в котором дается не каждому. Дружба может быть безмерно горька. Именно поэтому ею так дорожат. А вы… Вы плохо учились, Твалайт Спаркл, если вынесли из дружбы только это. Я думаю, Принцессе Селестии надо подумать о вашем дальнейшем образовании.
Он увидел глаза Твалайт Спаркл вблизи — и удивился тому, сколько кипящей ненависти в них сосредоточилось в это мгновенье. Все истинные чувства выступили на поверхность. Фальшивая позолота отброшена. Секунда искренности.
И этой секунды, когда они смотрели в глаза друг другу, Сталину хватило, чтобы сделать выбор. Даже не выбор, понял он с накатившим облегчением, это решение созрело в нем с того самого момента, когда он впервые ступил на мостовую Поннивилля. И другого пути у него не было, как не может быть другого пути у самого коммунизма.
— До свидания, Твайлайт, — сказал Сталин негромко, — Но, я думаю, мы еще увидимся.
Он прошел мимо застывшего в трансе Спайка, который даже не пытался преградить ему дорогу. Распахнул ногой дверь, впуская свежий воздух в душную комнату. Теперь он понял, что пахло в ней не деревом и книгами, а тленом. Золой чужих чувств и гниющими остатками чужих мыслей.
Ты все сделал правильно, Коба, старый ты сивый мерин. И даже «внутренний секретарь» одобрительно что-то проворчал из невидимого кабинета, замурованного в его голове. Надо спешить. В этой войне у него нет союзников, нет ресурсов, нет планов и снабжения. Нет ничего. Значит, придется совершить невозможное и выиграть. Снова. Сталин усмехнулся — солнцу, аккуратным домикам и разноцветным пони, беззаботно разгуливающим по улицам. Делать невозможное — это тоже магия. Особая коммунистическая магия. Проверим, господа единороги, чья магия в итоге окажется сильнее!..
Как он ни спешил, Сталин все же задержался на несколько секунд на пороге дома Твайлайт Спаркл. И сквозь приоткрытую дверь услышал ее голос, глухой и зловещий. Кажется, она кому-то диктовала:
— Дорогая Принцесса Селестия! Пишет вам ваша верная ученица Твайлайт Спаркл. Сегодня я поняла, что дружба — это умение делиться своими страхами и опасениями со своими близкими. Сообщаю вам о подозрительном пони, который появился сегодня в городе. Его сомнительные воззрения порочат концепцию дружбомагии, а несознательное поведение и моральная невыдержанность могут стать дурным примером для остальных. Возможно, вам стоит
Глава четвертая
«За верой должны следовать дела».
Челка Эппл Джек была золотистой, как пучок соломы. Но не той, что обыкновенно сохнет в скирдах, сероватой и прелой. А другой — мягкой, впитавшей в себя летнее солнце, ароматной. И сейчас эта непокорная соломенная челка, поднятая в воздух коротким презрительным выдохом Эппл Джек, коснулась полей потрепанной шляпы.
— Пинки, поверить не могу, что ты купилась на такое!
— Это все правда, Эппл Джек! То, что говорит товарищ Сталион…
— Сахарок, чтобы поверить во все то, что плетет этот заезжий жеребчик, надо иметь на плечах старую бочку из-под сидра!
Взгляд, которым одарила Сталина Эппл Джек, не таил в себе ничего хорошего. Он был тяжел и сверкал грозовыми раскатами, пока еще более угадываемыми, чем видимыми, как у сноровистого жеребца, который только и ожидает, когда неосторожная рука конюшего снимет с него упряжь… Но Сталин выдержал этот взгляд и даже не без удовольствия. Взгляд этот ему понравился — он любил иметь дело с людьми, взгляд которых открыт и смел. Даже если не разделял их убеждений.
С пони, Коба, с пони!..
— Товарищ Эппл Джек…
— Я тебе не товарищ, старый мерин! — Эппл Джек топнула передним копытом по дощатому полу амбара, где они собрались. И крепкая дубовая доска жалобно затрещала, едва не переломившись пополам, — Ты задурил голову нашей подруге, но с нами этот фокус не выйдет!
— Не выйдет! — подтвердила Рэйнбоу Дэш, выписав в воздухе сложную петлю. Которая могла быть обычным воздушным трюком, а могла — Сталин достаточно хорошо разбирался в авиации — быть боевым маневром заходящего в пике штурмовика, — Точно, не выйдет! И лучше бы тебе убраться самому, Сталион!
Одна лишь Флаттершай молчала. Предусмотрительно заняв место в арьергарде, она делала вид, что с интересом изучает жужжащую у потолка муху и это зрелище поглощает ее без остатка.
— Не будем спешить с выводами, — Сталин поднял переднюю ногу в жесте, который должен был внушать спокойствие, — Мы с товарищем Пинки Пай не случайно собрали вас здесь, в этом амбаре. Наша цель — объяснить вам, что происходит.
— Объяснить! Ахахаха! Мы уже все услышали, ты, старый врун! — Рэйнбоу Дэш пронеслась так близко от Сталина, что тому потребовалась вся выдержка для того, чтоб не отпрянуть в сторону.
Но он не отпрянул, лишь крепче стиснул зубы. Выдержка и уверенность в собственной правоте — вот то оружие, которым исчерпывался его арсенал. И в эффективность этого оружия Сталин привык верить. Когда-то, кажется, миллионы лет назад, он воспользовался им, когда черные фашистские стрелки ползли по карте, почти упираясь треугольными змеиными головами в Москву. А ведь тогда испуганное тело, сотрясаемое дрожью воздуха, вспоротого крыльями «мессеров», тоже говорило о бегстве. О том, что достаточно лишь немного отойти в сторону… Сталин не дал ему воли. Не собирался и сейчас.