Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
Интересно было смотреть, как у людей с лица уходила настороженность, появлялась улыбка и они охотно отвечали на вопросы. Угадывали мы в общем неплохо — половину. Только двое не захотели разговаривать с нами, а одна с виду добродушная женщина пригрозила крикнуть милиционера. А прохожий, которого я принял за «солидного профессора, пятидесяти лет, семейного, молчаливого», охотно включился в игру:
— Угадайте!
Мы назвали десяток профессий: актер, писатель, хирург, — а он хохотал и повторял:
— Не то, молодые люди, совсем не
Мы так и не угадали. Он сам сказал:
— Приходите через полчасика во Второй гастроном — и прямо к рыбной секции. Кстати, получили селедочку с анчоусным соусом… Пальчики оближете…
Мы зашли в гастроном. Наш знакомый приветливо помахал нам из-за прилавка:
— Селедочки не желаете?..
В Большом Черкасском переулке я вспомнил о пашей игре и пожалел, что со мной нет Леши Телегина. Здесь нам было бы легче решать наш «физиокроссворд», — во всяком случае, на один вопрос мы могли отвечать совершенно безошибочно: «служащий».
Они шли, шли толпой, а я стоял и думал: «Почему их так много?»
А двери хлопали, скрипели. Из них все выходили и выходили люди.
Одни, особенно женщины, торопились, у многих из них был озабоченный вид. Другие, не спешили, перекидывались фразами о своих делах. До меня долетали обрывки разговоров:
— Самойлов на этом деле собаку съел…
— Так он тебе и подпишет!.. Ему ничем не докажешь!
— У них прирост шесть, а он уверяет — семь…
— Вместо Григорьева сейчас Беседин. Этот попроще…
В довершение всего я столкнулся с человеком, очень похожим на Телятникова, — такой же большой нос, черные глаза под широкими бровями и такие же толстые масленые губы.
Мы долго не могли с ним разойтись: он направо — и я направо, он налево — и я налево. Потом он с кавказским акцентом сказал:
— Молодой человек, пожалуйста…
Я не мальчик, отлично понимаю необходимость государственного аппарата, и все-таки у меня крутились всякие мысли о том, не слишком ли много у нас служащих?
Как назло, мне попалось кафе-закусочная. И я с кем-то «разделил на троих»…
Дома я ничего не сказал о своих переживаниях, мне вообще не хотелось ни о чем говорить…
А вечером мы с Надей пошли погулять и, как бывало с мамой, в конце прогулки очутились на Красной площади.
На ней было тихо, торжественно-спокойно. Мы медленно прошли мимо Мавзолея и присели отдохнуть на трибуне.
Как всегда на Красной площади, жизнь показалась мне прекрасной. И я подумал, что у нас все будет хорошо. И решил: в горком ходить не надо. Надо работать, не пропускать дежурств в дружине, хорошо учиться в институте — надо строже относиться к себе. Мои переживания, домашние дела вывели меня из равновесия. Теперь у нас все в порядке: Надя со мной, Нинка здорова… Ничего, я встану крепко на ноги, я же умею и люблю работать, я хочу быть настоящим коммунистом. Меня примут в партию. Не сейчас, но примут. Только бы сейчас не сорваться, не считать себя обиженным, а жить, как жил, нет, не как жил —
Уговорю Надю учиться. Теперь ей можно — Нинка устроена. У нас есть наша мама.
Никогда я, кажется, не жалел так, как сейчас, что отца нет в живых!
Мама сказала, что приходил заместитель секретаря парткома Григорий Силантьич, которого все на комбинате называют только по отчеству — Силантьич, и что он обязательно зайдет еще.
БОЖЕ МОЙ, КАК Я ЕГО ЛЮБЛЮ!
Я пеленала Нинку — и вдруг слышу, мой сосед Владимир Николаевич громко говорит:
— Вам сказали, гражданин, — не живет!
Коля отвечает:
— Но мне дали справку! Живет.
— До чего же вы, гражданин, мягко выражаясь, странный. Идите, гражданин, идите…
Слышу, замок щелкнул, открывают дверь. Сейчас Коля уйдет… Что же мне делать?
Я Нинку в кроватку, а сама в прихожую. Коля увидел меня и говорит Владимиру Николаевичу:
— Это вы странный… Вот она, живет.
Я схватила Колю за руку. Владимир Николаевич посмотрел на меня и, ничего не сказав, ушел. И в одном этом взгляде было все — удивление моей «нестойкостью» и мужская насмешка: «Эх вы, дуры бабы! Вас только помани!» Была и тревога: «А если он опять тебя, глупую, обманет?»
Попозднее, когда Липа ему все объяснила, он застал меня в кухне одну и, улыбаясь, шепнул:
— Ну, мать-героиня, извини, что я его чуть не выставил… Я же думал…
Но, очевидно, на моей физиономии было разлито такое счастье, что он только крякнул и сказал:
— Ну, ну… Поздравляю!
Нам было очень весело в магазине для молодоженов на проспекте Мира. Коле мы там купили роскошную белоснежную рубашку с твердым красивым воротничком, она так идет ему, и красивый галстук. А мне — хорошенькие туфли и нарядное платье.
Я ходила по магазину и все высматривала что-нибудь детское. Потом, забыв, где я нахожусь, спросила молоденькую продавщицу, почему у них нет детского отдела. Она удивленно подняла брови и насмешливо сказала:
— По-моему, сначала полагается выйти замуж, а уж потом все остальное. У нас не «Детский мир». Наш магазин, мамаша, для новобрачных.
Хорошо, что Коля в это время увлекся выбором кепи.
И в магазине, и по пути домой я все вспоминала наш первый вечер, когда Коля нашел меня. Я этот вечер часто вспоминаю и никогда не забуду…
— Ты меня любишь?
— Люблю.
— Я не одна. Любишь?
— Люблю.
— Я измучилась…
— Знаю. Люблю.
— Нас двое…
— Ты уже говорила. Люблю.
— Все равно любишь?
— Не все равно, а просто — люблю…
— А вдруг?
— Что вдруг?
— Разлюбишь!
— Скажу… Не разлюблю.
— Только об одном прошу…
— Говори.
— Никогда. Слышишь, никогда ничего плохого о ней. Ты меня понял?
— Плохо? О Нинке? Ты сумасшедшая. Нет, ты просто дурочка.