Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
— Совершенно греческий, — деловито отозвался начальник полиции, намекая на более чем скромное мужское «достоинство» статуй знаменитых греческих мастеров. — Я специально поинтересовался.
«Занятно, — подумал Пилат. — Чем же он тогда меня… ценнее?.. Как бы это узнать?..»
После завершения утренних докладов у наместника наступало время завтрака с супругой. Прекрасная Уна была, как и всегда с тех пор как у неё появился этот задохлик, весела и иронична.
— Ты чем-то озабочен… милый? — спросила Уна.
Говорить «милый» мужу, которому изменяет! И эта
— Озабочен? С чего ты взяла? — спросил он.
— У тебя складочка — вот здесь, — и Уна словно указала где— губами.
— Дела службы, — уклончиво ответил Пилат. — Не то что складки, а поседеешь и полысеешь. Одновременно.
— Ха-ха! Ты остроумный… мужчинка. Уна тебя обожает, — и Уна чмокнула перед собой воздух.
«Вот стерва, — подумал Пилат. — Вот бы кого об стену — мордой!» — Пилата вообще с некоторых пор стала раздражать женина манера говорить о себе как о ком-то постороннем. Хотя при первой встрече эта манера ему понравилась.
— Обожаешь?.. Кстати, что новенького… в жизни богов? — спросил он.
Уна была набожна чрезвычайно. Она почитала столь многих богов, пристрастия её настолько часто менялись, что Пилат в них путался. Единственное, что он знал точно, что почему-то даже здесь, в провинции, у неё в фав`оре всякий раз оказывалось именно то божество, которое было в моде в высшем свете Рима. Вестников ли она принимала, или расстояния не были для неё преградой, но угадывала она всегда.
— А вот богов трогать не надо!!! — истерично повысила голос жена, сделавшись в один миг строгой. — Богов — не трогай! Смотри, накажут! За непочтительность. Не простят! Нет!
— Тебе же они прощают твои измены? Значит, и мне простят мою непочтительность.
— Какие измены, несчастный?! — переходя уже почти на визг, заголосила Уна. — Кто тебе изменяет? Как ты смеешь так об Уне даже думать?!
— Я про богов. То одному ты преданна, то другому… Прежний-то не обижается? Которому ты, получается, изменила?
Уна нахмурилась.
— Уна им всем в своём роде верна. Помнит каждого во всех… подробностях, — вся преисполненная сарказма, сказала она двусмыслицу — отлично понимая тот единственный смысл, ради которого эта якобы двусмыслица произносилась.
Особенности её интонаций объяснялись ещё и тем, что она знала: мужу известно про её неверность. Хотя он, ради сохранения брака и, соответственно, власти, и делал вид, что ровным счётом ни о чём не догадывается. Одно из наслаждений Уны в том и состояло, чтобы изводить якобы ничего не понимающего мужа двусмыслицами. Если чего Пилат не знал, так это того, что Уна считала изведение мужа нравственным долгом — великолепный для всадника, занимавшего должность наместника, повод поупражняться во владении своим лицом. Жизнь — игра, и наверху оказывается лучший из актёров! Только они остаются в истории.
Ещё она наслаждалась тем, что беспрестанно напоминала о его несравненно более низком,
— Уна им всем в своём роде верна, — повторила жена. — Боги если и ревнивы, то вовсе не мелочно, как вы, ничтожные люди. И если у кого-нибудь из богов возникнет во мне потребность, то он найдёт способ, чтобы Уна, — на её лице появилась усмешка, подчёркивающая очередную двусмысленность, — оказалась перед ним… на коленях. В любом месте и в любое время.
Понтиец в Пилате поморщился. Муж и вовсе сжал кулаки.
— Но ведь есть же в этой жизни что-то истинное? Чему нельзя изменять?
— Истина? — ещё саркастичней усмехнулась Уна. — А чт`о есть истина?
«Истина — это то, что вот-вот ты получишь пренеприятнейшее известие! И пакостную твою улыбочку оно сотрёт!» — разглядывая свою поразительно красивую жену, подумал Понтий Пилат — и усмехнулся тоже саркастически.
Но усмешку с лица его непременно бы стёрло — знай он побольше о её, своей жены, тайной жизни.
Когда Уна выверенной поколениями предков горделивой поступью удалилась, Пилат вышел в колоннаду.
«Что же, в конечном счёте, получается? Этот осёл уверен, что убийство совершено из ревности. Что ж, видимость создавалась именно этого. И он попался. Да, в каком-то смысле он прозорлив… А из ревности любовника жены убить могу только я. Но не просто, а на пути к гетерам… Но почему именно в том проулке?..»
Пилат потёр лоб ладонью.
«Вот именно потому, что там не ходит никто. Ведь эту скотину надо было держать — значит, их было трое… Нет, двоих на такого задохлика вполне достаточно. Один пугал кинжалом — и этот трус не сопротивлялся, иначе бы я услышал. А другой тем временем прислушивался, не приближаюсь ли я… Как же всё было точно рассчитано! Несколько секунд всякий даже с кинжалом в спине на ногах продержится… Но не просто, а попытается от убийц убраться подальше. А тут — навстречу я… Это же надо! Умереть, обнимая в темноте мужа своей любовницы! Поистине — жуткая смерть!.. Смерть смертей!
Мне недоставало лишь малого — поцеловать его в лобик, — саркастически усмехнулся Пилат. — А ему — попросить у меня прощения. И перед уходом навсегда — прослезиться. Чтобы богини мести не преследовали его род и потомков. Если они, потомки, у него, такого греческого, есть…
Что это — всё случившееся?
Комедия?!
Или — трагедия?!»
Пилат со злостью ударил кулаком по колонне.
«Уж не станет ли этот со мной случай новым сюжетом для классических трагедий?..