Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Меняйлов Алексей

Киник сам удивился тому, что сказал. И ждал, что ещё больше удивится Пилат. Но…

«Прав, оказывается, оракул, — подумал Пилат. — Сказано: достигну пределов власти и останусь в веках. А чтобы остаться в веках, нужно стать императором… Неужели нет возможности отказаться?»

А вслух задал вопрос наместника:

— Остаётся выяснить: кто это подстроил?

— Тебя вовсе не снимают, — не мог успокоиться Киник, — но совсем напротив — тебе делают карьеру! Потому и не было

ночью никакого караула! Тебе сделали карьеру!

— Разве? — усмехнулся Пилат. — А кому это надо?

— Кто лучше тебя это может знать? Давай рассуждать сначала упрощённо: кому это может быть — выгодно?

— Не так уж и многим, — ответил Пилат. — Или кому-нибудь из богов, или моей родне, или родне жены. Только я не могу себе представить, чтобы кто-то из моих способен на такую сложную… комбинацию. Вот у жены — другое дело. Предки и родня — сплошь высшие правители Рима.

— И теперь первые?

— Нет, теперь, конечно, — вторые. Первый в Империи — только император.

— Занятно, — сказал Киник. — Пока кто-нибудь из её клана не окажется на месте импер…

— Да живёт он вечно! — перебил его… наместник? нет, Пилат.

— …до тех пор будут считать себя обездоленными и обделёнными… Следовательно, нужно, чтобы кто-то из них стал… стал… кто-то… А ты — один из них.

— А почему я? Меня кто-нибудь спросил: хочу ли я… быть?..

— Иногда хочешь, — сказал Киник. — Скажи, что я ошибся.

Пилат опустил голову. В самом деле, невозможно ведь всю жизнь мечтать о карьере, глотать пыль в легионном строю, жениться ради продвижения, а на последних ступенях вдруг стать противоположностью собственного прошлого…

— Оставим это, — наконец сказал Пилат. — Кстати, один человек вне подозрения. Это — моя жена. Она была бы против того, что со мной на Капри сделают.

— Разве? С чего ты взял?

— Ну, так ведь она всё-таки… женщина, а я — мужчина. Муж и жена. Мужчина и женщина. Что тебе объяснять?

— Помнится, — ехидно сказал Киник, — твой соперник был… э-э-э… каприот. Которого она тебе, женолюбцу, предпочла.

Пилат поперхнулся.

— Хочешь сказать, что я ничего в этом мире не понимаю? — сквозь кашель и выступившие слёзы сказал он. — Ни в тайнах власти, ни в тайнах женской любви?.. Ну что ж… Очень может быть, — Пилат задумался, подбирая аргументы. — А с чего ты взял, что моя жена знала, что её любовник—…?

Он помнил, как его жена оторопела, когда начальник полиции сообщил о пристрастиях её возлюбленного.

— А женщинам и не надо знать, — сказал Киник. — Им достаточно — чувствовать. И чувствуют они то, что им нужно.

«Или она и тогда, при докладе, притворялась? А играла комедию, чтобы меня —

подставить? — мысль поразила Пилата болью. — Не может быть!»

— Значит, она не знала, чт`о чувствует, — морщась от боли, продолжал защищать свою жену Пилат. — Не осознавала! Ошиблась. Да-да! Просто — ошиблась. Случайность! Она же — женщина! А женщины ошибаются. Просто. Безо всяких твоих закономерностей.

— Тогда почему она из многих предпочла именно его, а не мужчину? Почему, по-твоему?

— Да потому что он — патриций! Он ей — свой! Свой! А я кто? Всадник! Всего лишь — жалкий всадник с Понта! Выскочка. Мне здесь налоги следовало бы собирать! И не более того! А не творить суд над людьми и народами.

— Но я, — дождавшись, когда Пилат успокоится, сказал Киник, — ничего тебе не пытаюсь доказать. Я только рассуждаю.

— Согласен, — стыдясь своей вспышки, сказал Пилат. — Давай рассуждать. И — жить. Пока есть время — и трупы сюда не вошли строем.

Оба рассмеялись — кинично. Смех вообще освобождает от многих чувств — ужаса, скованности, ущербности, предубеждённости.

— Кстати, о трупах, — продолжил Пилат. — Я и не отрицаю, что в твоих словах что-то есть. Вспомни, кого в Империи назначают на должность! Сакральное ли это таинство посвящения в высшую власть или ещё что, не могу знать, — но они таковы. И хорошо, что мы это обсуждаем. Без знания сокровенного невозможно понимать, а следовательно — жить!

«Ну чем он не киник?» — подумал Киник, любуясь Пилатом.

— И всё-таки после убийства мальчишки, — сказал Киник, — у меня такое ощущение, что организатор — женщина. Тогда многое сходится: и запредельная для логического рассуждения хитроумность трупных объятий, убийство ребёнка, использование гетеры на подходе к кварталам любви…

— Женщина? — прикрывая глаза, вздохнул Пилат. — Пусть так. Возможно. Но из их числа можно всё-таки сразу исключить мою жену. Пусть женщине всё равно, кто перед ней: мужчина или пидор, но ведь убитый-то — её возлюбленный! Чтобы женщина убила свою любовь?! Это всё равно что убить своего ребёнка!

— Но разве мало женщин убивают своих детей?! — не выдержав, утратил обязательную для философов бесстрастность Киник. — Сколько их, младенцев, растерзанных, по кустам да по колодцам находят! А скольких не находят? А скольких вытравливают ещё во чреве?! А скольких бросают! Каким образом я оказался в заложниках? Меня бросили!

— Это не женщины, это — выродки, — опять закрывая глаза, непроизвольно, чтобы не видеть говорившего истину, сказал Пилат. — Законченные шлюхи. Исключение из правил. Их почти нет.