Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
«Но ты же сам говорил, что все женщины — шлюхи!» — хотел возразить Киник. Но сдержался.
— То, что женщины все-все хорошие, что в жизни всё именно так, а не наоборот, — тебе жена… посоветовала?!
— Да, — твёрдо сказал Пилат. — Жена.
Он резко поднялся и, не прощаясь, пошёл к выходу из Хранилища. И только на выходе обернулся и почти закричал:
— Да, хранитель, жена! Моя жена!! Моя!
глава X
ночь.
Прекрасная Уна замерла и прислушалась. Но раздававшиеся позади шаги немедленно стихли.
«Показалось, — подумала она. — Сюда нечистые не приближаются…»
Шаг…
Ещё шаг…
Что это дёрнулось под ногой?!
Уна содрогнулась. И нога, хотя и обутая в сандалию, разом превратилась в чуткую лапу львицы.
Кто?
Нет, это был не человек.
Лапа втянулась обратно.
Здесь, в окружении неотмщённых духов, было тихо, ещё не перешедшие в мир духов обыватели затаили дыхание, прячась от неизбежного, не слышно было даже лая собак, и только из кварталов любви, откуда только что выскользнула Уна, раздавались звуки музыки и взвизгивания, без которых можно было не только не получить оговорённые оболы, но и оказаться побитой.
Шаг…
Ещё один…
Вот и перекрёсток, где она разыграла перед собственным мужем женщину ему незнакомую, якобы безумно влюблённую в него гетеру — тогда, в ночь перехода её возлюбленного.
Уна берегла то чувство, с которым она тогда лепетала что-то бессвязное, — это ведь так нравится мужчинам. Всем. Из любого квартала.
Помнила всё—и странно сильное волнение внизу живота, и… страх.
Страх — чего?
Грозовых раскатов разоблачения?
Ливневых потоков гнева — за измены?
Тёмного омута кары — за заговор?
Тины ревности — из-за посещений кварталов любви?
Или она боялась, что он на близость согласится и тогда всё сорвётся?
Она знала, что в темноте муж её не узнает. Да, ночь, да, громада луны за её спиной. Но ослепляет не свет. Разгляди он черты её лица, он всё равно просто бы не поверил!
Её здесь быть не могло!
Не могло!
Потому что не могло быть никогда.
А даже если бы её и узнал, то всё равно, защищая своё самолюбие, признал бы в ней кого угодно, но только не её саму. Предположил бы двойника или божество, прекрасное, как и она сама. Или дух. Неотмщённый, и потому ищущий вернуться в этот мир — и отомстить. Месть же состоит в том, чтобы разбудить его ревность к жене.
В конце концов, поверил бы в её духа. Явившегося, чтобы его на пути в кварталы любви остановить…
Странные они, эти мужчины, — им так хочется верить своим жёнам. Так хочется…
Но главное: она — не она, а — гетера.
В ночь перехода возлюбленного Уна, действительно, сделала всё от неё зависящее, чтобы мужа соблазнить: она выгибалась как никогда, она даже в свой лепет поверила — ей действительно хотелось, чтобы её ряженый муж овладел ею прямо здесь, сейчас, в проулке! Он тогда уже было сделал к ней полушаг, копьё его напряглось, но вдруг
С каким трудом она тогда сдержалась, чтобы не наброситься на него с кулаками!
Почему, почему он ходит к каким-то шлюхам, таким же как она женщинам, и даже менее красивым, а ею — ею! — пренебрегает?! Почему? Почему?! Почему?!!
То, что он ею в проулке пренебрёг, было хуже оплеухи! Ведь если во дворце он пренебрегал ею всего лишь как женой — примелькавшейся, да и слишком многое он получил из её рук, — то здесь, в проулке, он пренебрёг ею уже как женщиной! Это было стократ больней! Оскорбительней!
Шаг…
Темнота…
Путь… в темноте — прошлого?
Шаг…
Вот потому-то в её смехе и звучала тогда и оскорблённость, и боль! А вовсе не потому, как наверняка подумал её простодушный муж, этот копьеносец, из-за упущенной возможности заработать. Куда ему, мужлану, понять?!
Он, к несчастью, всего лишь…
Кто?
А просто—«всего лишь»…
По рождению — лишь всадник.
По должности — всего лишь наместник.
А в сущности — копьеносец. Налогоплательщик ночи.
Да что же это такое! Опять у ног шорох!..
Змея?
Чья-то рука?.. Отрезанный палец? Нет, показалось…
И почему только он, как торгаш, всегда думает, что люди действуют ради выгоды?!
Ведь это же не так!
Разве она, воплощённая в Уне, своими поступками преследует выгоду?!
Да она сама почти никогда не понимает, что с ней делается! Уже из одного этого легко догадаться, что ею движет не выгода!..
Шаг…
Ещё…
Уна с ужасом отдёрнула — ногу? — нет, лапу!
Что это было?!
Может, гигантский… паук?..
А! Всё равно!..
Предначертанный ей путь надо продолжать… хоть по разлагающимся телам.
Да, тогда Уна была оскорблена как никогда — но смеялась!
Смех — пустяк… Смех — маска из простейших.
Да и как было не рассмеяться над ряженым супругом?!.. Торговец! Ха-ха-ха! А какая у него на голове была тряпка! Ох!
Что ж, ряженая с ряженым…
Но проститутка — это всё-таки достойней торговца…
Но и ряженой с ряженым — не получилось…
Запах!
Откуда этот трупный запах? Или он ей только чудится?
Может быть, он, наместник, думал, что уходит один? Это в квартал-то неотмщённых — один? Стольких духов — и один?
Мужлан! Одни бабы на уме! И его копьё—для них!
Ты ещё станешь у меня настоящим мужчиной!
Уна принюхалась.
А может, кто-то оставил здесь голову?
Отсёк и оставил?
Отсюда и запах?..
Уна опустилась на колени и стала осторожно подушечками передних лап ощупывать то, что ей прежде казалось камнями мостовой в надежде найти пустые глазницы. Но выскобленные до гладкости головы были уложены глазницами вниз. И не вынимались — так плотно они лежали. Да, Тот, Кто их сюда укладывал, своё дело знал.