Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
«Быть под властью прошлого даже более преступно, чем под властью вещей! Не об этом ли предупреждали Антисфен с Диогеном?..»
Киник шёл, стиснув зубы. Тот великий стыд, который он предполагал для обращения наместника Понтия Пилата, обрушился прежде на него, Киника, самого!
«И я ещё взялся его учить!.. Вот уж верно — хранитель, — Киник стиснул зубы. — Раб — и учить!»
Говорят, слёзы раскаяния обогащают — если они вымывают что-то, мешающее видеть.
Киник споткнулся. Слёзы тоже мешали видеть — острые
Скоро, не больше чем через четверть часа, должно было окончательно стемнеть.
Но Киник думал не о ночлеге.
Было ясно, что соглядатаю, о котором м`ельком упоминал Пилат, теперь не жить.
Он был теперь явно приговорён — но не только сильными мира сего, а прежде всего самим собой. Хотя место смерти определит та, которая столь безошибочно просчитывает всех ей верных, причина смерти соглядатая — соучастие его во власти. Соучастие, ради которого он не жил, ибо в жизни был… так… всего лишь соглядатаем…
Налетел порыв ветра, поднимая с дороги пыль. Киник, оберегая глаза, наклонил голову, но шага не сбавил.
Очевидно, и начальник полиции тоже соглядатая приговорил… Да и наместница тоже… И наместник.
Пыль на дороге осела.
Стоит этому случайно выбранному соглядатаю умереть — и столько… довольных!
Так что не будь послан из Рима именно этот угодник, обнаружили бы другого… Тем более что город при всей своей пустынности заполнен толпой ему подобных.
Чтобы было иначе, надо иметь мужество задуматься — в том числе и о чужих посмертных жизнях в своей… судьбе? нет, доле!
Задуматься о своей нежити…
Пилат! Ну, а ты?!
Как долго ты будешь оставаться внутри окружившего тебя хоровода?
Вот уже совсем стало темно.
Луна должна была взойти чуть позже, но много света от неё ожидать не приходилось — она шла на убыль. К тому же поднявшийся ветер обещал нагнать облака.
Киник шёл, шёл и шёл — оставляя позади себя ещё и Хранителя…
Он уже потерял счёт времени. Но вот за поворотом показалось пламя костра.
— Наконец-то огонь! — обрадовался Киник. — Не может же не быть в этих местах пастухов!
И направился к костру — предать очищающему огню последнее звено сковывающей его цепи.
Вокруг огня сидели трое.
На Киника они даже не посмотрели — он для них оказался заслонён хитоном. Цельнотканым. Очень дорогим.
«Нет, это не пастухи», — поняв смысл их взглядов, догадался Киник. И правда, присутствия рядом стада овец не чувствовалось.
Вот и случилось. Впрочем, его предупреждали: на дороге в Самарию грабят!
Грабят — это ужасно: тот, кому достанется хитон, приговорён!
Но как им это объяснить?! Как этим троим объяснить, что привлёкшая их внимание вещь смертельно опасна? Но не только потому, что она его, Киника, вещь, но прежде всего потому, что она — ненужная?..
Ведь не поверят: логос — от постижения, а вера… вера — от внушения. А
Киник распустил узел пояса и, споро скинув хитон, резко кинул его в пламя костра.
Но до углей ему долететь не дали.
Перехватил ближайший из сидевших, другой стал вырывать, возникшая перебранка грозила перерасти в драку. А вот третий вмешиваться не стал, но, напротив, отсел подальше. И удивлённо рассматривал Киника: что значил его поступок?
— Приятно встретить человека, который не падает на колени. В наше время это редкость… — наконец сказал он.
В нём угадывался человек грамотный. Кто он? Мытарь в бегах? Горожанин, оставивший город? А не случаен ли он в этой компании?
— Сторонись этого хитона, — сказал Киник. — Он — смерть. Он — хуже смерти.
Дерущиеся, чуть не разодрав хитон, наконец решили бросить жребий. Кости легли так, что хитон достался второму разбойнику, одного с Киником роста.
— Судьба! Судьба! — обрадованно закричал он. — О! О! О! Слава Богу! Счастье — моё!
«Судьба?.. Нет, участь!» — пожалуй что и пожалел его Киник.
Выигравший тут же скинул с себя свою ещё достаточно крепкую одежду и переоделся.
— Нужно? — спросил выигравшего третий разбойник, кивнув на брошенную одежду.
— Бери, — усмехнулся выигравший. В миг удачи положено быть щедрым.
Третий сам поднял брошенный хитон и протянул его Кинику.
— А ведь ты не испугался… И сейчас не боишься, — при этом уважительно сказал он.
Киник ничего не ответил. Он ждал того, что не могло не произойти дальше.
Да, сандалии его тоже заметили. Что ж, бери, насладись роскошью… напоследок. Геракл, помнится, уже первую свою дорогую одежду срывал вместе с кусками собственного мяса, да было поздно… Но Геракл, помнится, с себя срывал сам… Сам! На то он и Геракл.
— Иди. Кто знает, может, мы ещё… встретимся… — со странной печалью в голосе сказал третий. — Ты мне… понравился. Это, — он кивнул на доставшуюся Кинику одежду, — всё, что я могу для тебя сделать.
«Большего и не надо», — подумал, но не сказал Киник. Он кивнул и молча пошёл в сторону дороги.
— Спасибо тебе, — донеслись сзади вместе с порывом ветра слова благодарности.
Он не обернулся — вдруг эти слова ему только послышались?..
Киник вышел на дорогу и продолжил свой путь — в Галилею. Что как не размеренный шаг приближает к осмыслению оставляемого?..
Кровь, опять кровь!
Последняя ли?!
Сколько их, смертей, уже было?!
Сначала — любовник жены Пилата, наверняка вместе со слугой, потом — нищий, тоже любимец толпы, вскоре — услужливый соглядатай, а сейчас — этот мечтатель о роскошной жизни. Затем — черёд ряженых легионеров: стоит им кинуть к ногам Уны завязанный в узел окровавленный хитон, и они тоже вскоре будут нечаянно обнаружены… Ведь небосвод взаимоотношений поставленных над провинцией супругов не должен быть затемнён случайными облаками ненужных свидетелей.