Понтий Пилат

Фурсин Олег Павлович

— Совершилось…

Смертный холод объял его тело. Закончилась жизнь человеческая.

Глава 22. Исход Иисуса

Солнце стояло уже довольно высоко. Иерусалим, оставшийся позади, уменьшался в размерах, терял очертания. Ормус

первым заметил чуть различимую змейку поднимающейся пыли, исходящую со стороны города, направленную в их сторону и быстро разраставшуюся. Не замедляя, но и не ускоряя движение маленького каравана, мужчины всё чаще оглядывались назад, пытаясь определить, что там, у линии горизонта. Оказалось, что от города к ним довольно быстро приближается отряд каких-то вооружённых всадников на лошадях. Густое облако пыли, поднятое ими, вскоре оказалось совсем рядом. Ормус переглянулся с Иисусом, проверяя ощущения. Ни у одного, ни у другого не возникло чувства опасности, а это что-нибудь да значило.

Как оказалось, то были воины римской кентурии. Стая собак неслась позади всадников. Возглавлял отряд высокий молодой человек, с необычно светлыми для этих мест, да ещё и выгоревшими под палящим солнцем длинными волосами. Взгляд его голубых глаз всегда казался Ормусу излишне наглым. Слуга Пилата улыбался ему, как равному, что совсем не нравилось жрецу. Это действительно был Ант; слой пыли, осевший на волосах, сделал их почти седыми, отчего жрец не узнал его поначалу, пока юнец не осадил лошадь. Ант что-то осторожно поддерживал левой рукой впереди себя на седле, и теперь уже гораздо медленней двигался к остановившемуся каравану. Рядом с его лошадью, отделившись от стаи после повелительного окрика своего молодого хозяина, трусили две огромные собаки. Спешившись, Ормус с Иисусом ждали.

Приблизившись вплотную к маленькому каравану, Ант широко улыбнулся Иисусу, приложил ладонь правой руки к сердцу, а затем протянул её в сторону Иисуса. Трудно сказать, что именно означал этот жест, но он, очевидно, служил знаком доброй воли и искреннего расположения. Ошибиться в этом было нельзя. Затем Ант бережно, почти нежно, оторвал большую корзину от седла, и протянул Ормусу с Иисусом. Не сговариваясь, ученик и его наставник ухватились за корзину руками, и одновременно опустили ношу на землю.

Банга, а это был, конечно, он, любимый пёс Пилата, подошёл к корзине, постоял возле неё немного, а потом повернулся к Иисусу, уткнулся огромной головой в бок. Лизнул правую руку, пытаясь пристроить свою страшную морду в

ладонь Иисуса. Тот приласкал пса, потрепал за ухом. Вздохнув, Банга медленно и величественно отошёл в сторону. Проявленная псом деликатность пришлась по вкусу суке. И теперь уже она двинулась к корзине. Гавкнула пару раз над ней, потом, резко развернувшись, пошла к Альме. Естественный чёрно-коричневый цвет кожи Альмы поменялся на тёмно-серый, когда сука, приблизившись к ослу, встала на задние лапы, а передние уложила ему на спину. Морда её оказалось рядом с лицом «молодухи» Ормуса. Осёл — то ли от страха, то ли от врождённого упрямства, — не сдвинулся с места. Стоял, не шелохнувшись, словно мышцы его тела на время окаменели. Интересно, что большое тело Альмы тоже стало каменным, окаменели и даже слегка выпрямились от ужаса курчавые чёрные волосы на её голове, Ормус был готов поклясться в этом. И долго потом с улыбкой припоминал эту забавную сценку.

Собака несколько раз что-то тявкнула в лицо Альме, будто объясняя. Понадеявшись, что её поняли, лизнула тёмно-серую неподвижную щёку. Оттолкнувшись могучими лапами от спины осла, сука умудрилась довольно грациозно — при её-то весе! — опуститься на землю. Медленно, нехотя, пошла к Анту.

Крикнув что-то на своём никому не известном языке, Ант развернул лошадь. Отряд, сопровождаемый весело играющими собаками, неторопливо двинулся в сторону города.

Альма преодолела расстояние до корзины раньше, нежели Ормус с Иисусом успели наклониться над ней. Извечное любопытство Евы оказалось куда сильнее пережитого страха, и она слетела со спины осла в мгновение ока. К ней даже вернулся прежний цвет кожи. Ухватившись за покрывало, наброшенное на корзину, Альма отбросила его в сторону, и взвизгнула от неожиданности. Мордочка щенка, с поблескивавшими бусинками глаз, была мохнатой и вполне довольной, хотя он сомлел немного в пути. Он ткнулся влажным носиком в руку Альмы, потом лизнул опустившуюся на его голову руку Иисуса, быстро выпростав мордочку. Рука жреца на краю корзины его не заинтересовала.

— Ничто живое не тянется ко мне, — по-египетски произнес Ормус, — Даже женщина моя рождена в серебре.

Это не прозвучало жалобой. Скорее, подтверждением очевидного факта. Без всякой обиды или горечи.