Поп Чира и поп Спира
Шрифт:
Даже скотина и птица уже не та, что летом. И псы лают реже, забившись под амбары. Спят себе там по целым дням и лают только во сне, когда приснится что-нибудь неприятное и страшное. Днём во дворе видишь только болтливых и прожорливых уток с запачканными клювами, — вечно голодные, ковыляют они то туда, то сюда и, неумолчно болтая, копаются в осенней грязи; глупые мокрые куры и ещё более глупые и жалкие индюшки (ни дать ни взять старые кокетки утром после весёлого бала) сбились в кучу и молчат, только индюк кулдыкнет изредка да надуется. Всё, всё изменилось. Один лишь петух остался таким же пригожим, каким был летом; правда, и он малость подмок, и гребень, нужно сознаться, у него посинел, но всё же он сохраняет величественный вид, не показывает, что ему холодно, держится… О господи, вот что значит быть кавалером и настоящим барином. Так подумает всякий, увидев его хоть и подмокшего, но по-прежнему
Чада и домочадцы попрятались по домам и редко выходят на двор. Кухня сейчас самое излюбленное их место. Здесь на полный ход идёт заготовка зимних припасов. Настало время «свиных поминок» (так называемых «дисноторов»). Колют кабанов, готовят украшение для дымарей. Малыши радуются пузырям, из которых будут делать волынки, старшие — кожице и прочим лакомствам, приготовленным из туши откормленного и хорошо разделанного кабана. Со двора валит густой дым, и поднимаются вверх языки пламени: это палят свинью, и тут же, у огня, греются с довольным видом домочадцы. Пылает солома, которой покрыт поросёнок, — палят по всем правилам; а хозяин скоблит поросёнка скребком, которым летом счищают траву на дорожках в огороде, и одновременно следит бдительным оком за тем, чтобы кто-нибудь из прожорливых слуг или соседей не отрезал бы украдкой опалённое ухо или хвост — эти тончайшие деликатесы, которыми, по старинному обычаю, должен «оскоромить ус» сам хозяин. Потом свинью разделают на тысячу кусков и приготовят из них тысячу различных яств, одно вкуснее другого; это скрасит домашним зиму — пору коротких дней и долгих ночей. Хозяйки станут обмениваться полными тарелками домашних колбас, простых и кровяных, сообщать одна другой, сколько каждая натопила из свиной туши смальца, получила шкварок и сала. Сущие чудеса будут рассказывать друг другу и, не веря ни единому слову, со вниманием всё выслушивать. Затем развесят всё это в дымаре и в кухне — да повыше, так что домашнему коту останется только любоваться сколько душе угодно, но поживиться — ни-ни! Сидит он этак, задрав голову, до тех пор, пока шея заболит и скулы начнет сводить, а полакомиться не удаётся. Это оставлено для домашних и частично для вертепашей [82] , которые, зимой, с Николина дня и до богоявления, каждый вечер ходят по домам и, кстати сказать, не прочь угоститься и самочинно. Покуда четверо — Ирод, Мельхиор, Валтасар и Кашпар — с обнажёнными мечами занимают изумлённых хозяев представлением чудесного рождения Христа, покуда пятый — старый Пера из села Старого Кера — смешит их, выглядывая из-за двери, допотопными шутками и прибаутками, шестой, которого обычно хозяевам не представляют, идущий, что называется, сверх комплекта, вынимает из дымаря колбасы, копчёные языки, зельц и прочие яства; подсобником ему в этом деле служит гомерический хохот домашних, вызванный шутками и прибаутками всеми любимого старого Перы из села Старого Кера. И в поздней осени есть своя поэзия, своя прелесть — хотя бы подле очага и на лавках в запечье, — ибо те, кому хочется побалагурить и посмеяться, собираются вокруг очага, а те, кого одолевает кашель, томит дремота, тянет к воркотне да жалобам, устраиваются на лавках в запечье. Молодёжь веселится в кухне, а старики в запечье ведут беседу, вспоминают минувшие дни и иных, лучших людей. Весь день на огне стоит горшок с лущёной кукурузой, весь день её горстями едят домашние, и потому у всех в доме довольный, сытый вид, все округлились, потолстели — только-только не лопаются.
82
Вертеп — ящик, в котором вертепаши устраивают зрелище в лицах, представляя события и обстоятельства рождения Христа.
По вечерам, чтобы убить время, щиплют перья. Усядутся в комнате и щиплют. Тут одни только женщины — от бабушки из запечья до маленькой внучки с тонкой, как мышиный хвост, косичкой. Всё прилежно трудятся и внимательно слушают бабушкины сказки. А бабушка рассказывает о стародавних временах, когда солдаты ходили ещё с косичками, а женщины украшали головы плюмажем, когда сама бабка была девушкой и распевала на гулянках в компании с теми, кого давно уже нет в живых (а из нынешнего поколения тогда никто ещё и не родился на свет божий), или рассказывает о ещё более древних временах, когда не было ни податей, ни судебных исполнителей, ни бумажных денег, ни аренды, ни перзекутора, — людям жилось счастливо, и царевичи женились на крестьянских
Все вскакивают, прислушиваются, повернувшись лицом к кухне, а бабушка говорит:
— Ступай погляди, не воришка ли кот до плошки добрался и угощается? Опять, как намедни, всё сало вылижет.
Но то был не кот — его сегодня обвинили напрасно, — а наш знакомый, ночной сторож Нича. Пробираясь по грязной улице, он услышал говор, смех и песни и, как представитель власти предержащей, решил зайти поглядеть, что творится в доме Перы Тоцилова (именно о его доме идёт речь в этой главе).
— Глядите-ка, Нича! — весело закричали собравшиеся, потому что дядю Ничу любили все.
— Хорошо же вы за домом смотрите! Болтаете тут ерунду! Будь я тем, за кого меня выдают, мог бы вас до нитки обобрать! — говорит Нича, входя.
Переменился и он вместе с природой и селом: на ногах сапоги, на плечах дороц, сверху накинута длинная кабаница; под кабаницей рог, в который он трубит и каждый час будит село; на ходу волочится по земле длиннющая терновая дубинка.
— Милости просим, Нича, — встречают его радостно домашние, помогая ему снять кабаницу и дороц.
— Ну и ночка собачья, черт бы её драл! — ворчит Нича. — Как раз для воров!
— Что ты, что ты, Нича! — протестуют хозяева. — Кто бы на это решился, когда ты село сторожишь?!
— Вот заглянул на минутку. Вижу свет — дай-ка, думаю, как начальство погляжу, что они там делают: уж не фальшивые ли деньги печатают! — шутит Нича. — Если подмажут как следует, может, конечно и не выдам их, не заявлю, — жалованье-то у меня больно мало, а забот, беспокойства да мороки хоть отбавляй.
— Сделай одолжение, Нича! Вот спасибо, вот спасибо! Тысчонки хватит с тебя, а, Нича? — откликается с лежанки Пера Тоцилов.
— Знаю, что ты рад стараться, да не люблю я ничего фальшивого! Угости лучше стаканчиком вина, оно-то уж, уверен, настоящее. Ха-ха! Ну, что скажешь: верно я говорю? — горланит Нича под общий хохот собравшихся и ставит в угол дубинку и рог. — Что, ладно я говорю, чёрт бы его драл? Ты мне вина подавай, чтобы дядя Нича согрел свою чиновничью душеньку, раз уж такая собачья ночь на дворе!
— Хорошо, Нича! Хорошо, родной, хоть покрупнее взятки не требуешь. Вот, хвати-ка малость! — говорит Пера Тоцилов, протягивая ему полный до краев стакан вина.
— Что ж… мы люди свои, — заявляет Нича, берёт одной рукой стакан, другой снимает шапку. — Ну, спаси бог, хозяин! — Отпив изрядную толику, он становится в позу и продолжает: — Что ж, на сей раз, так и быть, обойдёмся этим; что напечатал, то напечатал — чёрт с ним! Не хочу, чтобы потом говорили да упрекали, будто я тебе напакостил, свинью подложил. И так от вашего брата, крестьянина, на нас, чиновников, жалоб не оберёшься! Но в другой раз, смотри, ей-богу, придётся тебе выкладывать кус сала, или шкварок, или копчёной грудинки. Да и копчёный язычок из дымаря не повредил бы Ниче. Знаешь, ежели этот мой отнимется после выпивки, свиной бы, говорю, лежал на всякий случай в торбе! Ну, что скажешь? Ха-ха-ха! — орёт Нича, чтобы все его слышали. — Ладно я говорю? А?
— А разве ты ещё не ужинал, Нича? — спрашивает его хозяин.
— Да понимаешь, мы, чиновники, как все господа, ужинаем гораздо позже, чем вы, крестьяне… а иногда, как говорится, от великой чиновничьей спеси так поздно, что даже вовсе без ужина обходимся.
— Хе-хе, — смеётся хозяин, — что ж ты вино пьёшь, коль не ужинал!
— Да знаешь, я так смекаю, — разглагольствует Нича, — что это ещё вроде бы после обеда; а после обеда вино полагается. Верно, газда?
— А может, закусил бы чего? — спрашивает тот.
— А найдётся? — осведомляется Нича.
— Для тебя как не найтись!
— Не мешало бы, не мешало! — замечает Нича. — Знаешь, как говорят: «Весёлое сердце кудель прядёт». Э, так и со мной сейчас. С пустой головой… то есть… хочу сказать — на пустое брюхо и службу справлять, и в рог дуть не охота.
— Почему не «утеплишься», так сказать, изнутри, вроде как я? — спрашивает хозяин.
— Э, легко дьяволу в болоте распевать, а тебе, газде, в своём доме со мной толковать.
— Ну-у, господам всегда мало. Всё им кажется, что у нас, мужиков, добра всякого бог знает сколько.