Попаданец на гражданской. Гексалогия

Романов Герман Иванович

— И меня? — изумленно спросил Скипетров, сжав окровавленный платок в руке. И тут же громко выкрикнул: — Да я в декабре семнадцатого года в Иркутске с юнкерами первым против красных пошел!

— И их же бросили, сбежали, свою шкуру спасая! Свидетелей тому уйма, я не поленился, многих опросил.

Константин размял папиросу, чиркнул спичкой и закурил, хладнокровно наблюдая, как сдулся Скипетров — против фактов переть трудно.

— Я могу вас отправить, согласно приказу военного министра, в штрафную роту, не доводя дело до суда. Если

же вы желаете оспорить мой приказ, то вас ждет разбирательство в военно-полевом суде…

Договорить Ермаков не успел — в двери появился адъютант Пляскин, носивший со вчерашнего утра лычки младшего урядника.

— К вам командующий флотилией капитан первого ранга Смирнов.

— Заходите, Михаил Иванович! Рад вас видеть. И сразу задам вам вопрос — что полагается по артикулу тем офицерам, что оскорбляют командующего, грозят ему лишением живота и притом дерзко отказываются власть признавать? К тому прилагается еще обвинение в мародерстве и бессудных казнях для удовлетворения корыстолюбия!

— Расстрел на месте, без суда и следствия в военное время. А в последнем случае виселица, — моряк обменялся с Константином крепким рукопожатием и с интересом посмотрел на поникшего Скипетрова.

— Раз эта станция под вашей юрисдикцией, то прошу немедленно собрать военно-морской полевой суд для скорого рассмотрения дела генерала Скипетрова, подполковника Сипайлова и еще двух офицеров, чьи фамилии я пока не знаю, но они взяты под стражу — капитан и поручик. Отправьте офицеров к поручику Насонову, он уже ведет следствие.

— Есть, ваше превосходительство! Сейчас распоряжусь, — Смирнов вышел в коридор, а Константин повернулся к Скипетрову.

— Вы примете под командование вторую штрафную роту или под суд предпочитаете пойти?

— Лучше воевать… ваше превосходительство, — с трудом выдавил из себя Скипетров и встал.

— И прошу вас запомнить на будущее — если бы вы говорили вежливо и не оскорбили меня, считая, что вы в полной безнаказанности, то я бы не стал прибегать к жестким мерам. А так — пеняйте только на себя. И погоны снимите, штрафникам они не положены. Через три месяца, если рота храбро воевать будет, штраф с вас снимут и чин подполковника вернут. Убьют — жена получит пенсию по императорскому чину. Все, идите!

— Прошу только за поручика Паршина, ваше превосходительство. Он лишь комендант штабного вагона и к вашему… задержанию никакого отношения не имел. И еще прошу — штабс-капитана Мокшина направьте в штрафную роту, а не отдавайте под суд.

— С поручиком ясно! Но если капитан окажется виновным в мародерстве и бессудных казнях, то ничего сделать не смогу. Повесим другим в назидание, чтоб неповадно было. С женой попрощайтесь. Идите!

Скипетров тяжело поднялся и медленно вышел из салона, где тут же был взят под стражу. Ермаков, проводив взглядом поникшего бывшего генерала, усмехнулся и закурил очередную папиросу…

Нижнеудинск

Сладок

сон на коленях любимой и желанной женщины. И особенно он сладок, когда крутом слышится дыхание смерти. Сейчас адмирал был счастлив, он забыл жену с сыном, что нищенствовали в далеком Париже, он забыл, что кругом враждебно настроенные чехи, что в любой момент литерные эшелоны могут быть сметены свинцовым шквалом их пулеметов и снарядными разрывами. Он забыл о партизанах, что жаждали в замершем от страха Нижнеудинске его крови, об усталой армии Каппеля, что, надрываясь, шла по снежному бездорожью на штурм Красноярска.

Он сейчас был только с ней, со своей любовью, и сердце билось все медленней, устав от безумной страсти. Адмирал был счастлив…

— Я люблю тебя, милый мой Александр Васильевич, — ее милый шепот ожег ухо, но кровь не закипела как раньше, а только нежность хлынула в суровую душу моряка. Он взял свою Анну Васильевну за руку и поднес ее ладонь к губам, поцеловал дрожащие пальчики, за все благодаря, за все…

— Александр Васильевич, важные новости из Иркутска, — голос Пепеляева и осторожный стук в дверь соседнего купе вырвали Колчака из сладостной неги и вернули его к жестокой реальности гражданской войны.

Он быстро встал, чуть коснулся губами щеки Тимиревой, как бы извиняясь, и стал надевать китель. Анна Васильевна помогла застегнуть на нем пуговицы, и адмирал через внутреннюю дверь зашел в кабинет и прикрыл ее за собой.

— Войдите, Виктор Николаевич, — произнес негромким голосом, открыл портсигар и вытащил папиросу. Дверь тут же раскрылась и вошел Пепеляев, покрасневший, в совершенном расстройстве.

— Александр Васильевич, я только что говорил по прямому проводу с министром внутренних дел Сибирского правительства Яковлевым, который ранее был управляющим губернией.

— Так, — только и произнес Колчак, закуривая папиросу.

Циркулирующие кругом слухи стали получать подтверждение. Ну что ж, пусть даже так, во всяком случае, это лучше неизвестности.

— Сибирское правительство объявляет независимость до победы над большевиками и призывает последних очистить Сибирь и предоставить народам, ее заселяющим, сделать свой выбор путем свободного волеизъявления. В противном случае война примет характер национальной, а не гражданской.

— Дурость, — прокомментировал злым голосом Колчак. — Для большевиков такая декларация послужит, извините меня, туалетной бумагой.

— Правительство признает вас Верховным Правителем России, но после заключения определенного соглашения. Но на каких условиях, я не знаю, министр не стал развивать тему.

— Я сторонник единой и неделимой России, Виктор Николаевич, и не поступлюсь принципами ради иллюзии власти!

— Я это сказал Яковлеву, но он мне ответил, что сейчас нужно спасать от большевиков все, что еще можно спасти. При слабых местных силах просто нет ни малейшей возможности продолжать борьбу за спасение России.