Попаданец на гражданской. Гексалогия
Шрифт:
— Култук по борту, — брезентовый полог отдернули, — отдать приказ начинать притормаживать, господин капитан?
— Снимай трубку да говори машинисту, — вместо Белых ответил Костя. — Пусть за «Атаманом» остановку делает. Надо посмотреть, что за трофеи мы сейчас взяли.
— Есть, ваше высокоблагородие! — громко ответил неизвестный, судя по всему, кто-то из десантников.
«Ага не просто благородие, а высокоблагородие… Уважают, черти!» — они, словно сговорившись, повысили его в чине, таким образом, сделав штаб-офицером. Уважают, собаки, видно, хорошо
Полог задернули с той стороны, да оно и понятно — если свет зажигать внутри корпуса, то стрелять нельзя будет, ибо за бортом ничего не видно. Это как дома — пока электрический свет в квартире горит, то на темной улице ничего сразу не видно. Но стоит выключить и постоять минутку, чтоб глаза привыкли, как уличная темнота расступается и зрячей становится. А бронепоезд не квартира, он к бою должен быть готов.
Не успел Ермаков допить чай, как паровоз стал замедлять ход и вскоре остановился. Лязгнула броневая дверь, и через нее горохом посыпались десантники, разбегаясь вдоль прицепленных теплушек.
Ермаков с Белых вышли из броневагона чуть ли не последними. Морозная, на удивление светлая и звездная ночь раскинулась над белым покрывалом озерной глади. Байкал замерз почти полностью, но, как знал по прошлому опыту Костя, на лед лучше не соваться — и тонок, и большими полыньями покрыт. Сунешься — и пропал, никто не найдет.
«И сейчас я как на тонком льду! — он вздохнул. — Куда ни ступи, провалишься!»
Ротмистр вдохнул холодный воздух и закашлялся. Белых аккуратно похлопал его по спине, и помощь оказал, и субординацию выдержал. Пошли к вагонам вдоль рельсов, Костя впереди, а капитан сзади. Десантники уже сбили пломбы и распахнули дверь во всю ширь. Костя заглянул в подсвеченное фонарем нутро вагона — ящики забивали его штабелями.
Смотреть их содержимое было глупо, лучше в Порту Байкал при свете не торопясь рассмотреть. И Ермаков подошел к другому вагону. Казак сбил запор прикладом карабина и, навалившись всем телом, отодвинул дверь в сторону. Солдат поднял фонарь и осветил проем — прямо из него торчал короткий и тонкий орудийный ствол…
— Ну что, Петр Федорович, хороший аргумент для наших бронепоездов союзники приготовили? Или вы считаете, что они их так просто по железке катали, а в вагонах прятали в качестве новогоднего сюрприза?
— Вы правы, Константин Иванович, а потому я еще раз приношу свои извинения…
— Принимаю! Смотреть дальше не будем, нет интереса. Утром сами посчитайте трофеи и мне доложите. Закрывайте вагоны, едем дальше.
Через минуту Ермаков снова сидел у горячей печки и пил чай из кружки вприкуску с сухарем. Такой же продпаек получил экипаж, и в течение часа хождения за брезентовый полог и обратно не прекращались. Костя шутил, подбадривал пулеметчиков и десантников, но глаза, помимо воли, слипались. Он хотел спать — усталость брала свое, и тело протестующе ныло.
— Константин Иванович, вы сильно устали, вам лучше лечь поспать. До Порта Байкал почти четыре часа ходу, — Белых заметил полусонное состояние ротмистра
— Не отказывайтесь, господин ротмистр. Вам предстоит нами командовать, и вы должны быть в силе…
— Лечь-то я могу, вот только где экипаж греться будет?
— Лампу притушим, брезент отдернем, так что холодно не будет. Посменно греться будем. А вам шинель постелем, второй накроем — и тепло будет, и выспитесь.
Костя прикинул, что сидеть сиднем четыре часа будет тягостно, а с утра предстоит сделать очередную массу дел, и решил принять предложение капитана. Но перед сном еще выкурил папиросу, затем лег на постеленную шинель, накрылся второй, спрятав нос под полу, и не прошло и пяти минут, как спал сном младенца…
Глазково
— Николай Сергеевич, почему вы не приказываете прервать телеграфную связь? — Линдберг был внешне спокоен, но в голосе чувствовалось волнение. — Вы же тем самым лишите колчаковцев возможности хоть как-то координировать свои действия!
— Марк Яковлевич! Вы думаете, что я этого не понимаю?! Я прервал бы еще вчера, но я не властен над телеграфом, — штабс-капитан Калашников запахнул шинель, в комнате было довольно холодно.
Дом для повстанческого штаба был выбран удачно — почти прямо над сорванной понтонной переправой. Вот только как выселили хозяев, стали топить один раз в день, и к утру комната порядком выстывала.
— Чехи не дают? — моментально сообразил Линдберг.
— Они опасаются, что ротмистр Арчегов прервет связь между ними и забайкальскими и приморскими частями. А потому полковник Крейчий категорически запретил мне нарушать телеграфную связь.
— А вы что сказали ему?
— А что я мог сказать?! Вы же сами знаете, что угроза Сычева разнести казармы из пушек не пустой звук. У него на Первушиной горе пушка поставлена из военного училища. И вторая есть, снарядов достаточно. Но Крейчий мне гарантировал, что ни один снаряд не разорвется в Глазково.
— Даже так, — с несколько наигранным изумлением произнес Линдберг, — таки и не выстрелят?
— Иначе «Орлик» ответит по городу, и это не шутки, — несколько резковато ответил Калашников, ему претил такой дотошный подход Марка Яковлевича с этим характерным «таки».
— Но «Орлика» я не видел сейчас на вокзале. Вместо него стоит какой-то другой бронепоезд.
— «Орлик» в Михалево сейчас отправлен с объездом. Послезавтра вернется, а «Жижка» отойдет обратно на Иннокентьевскую, — Калашников закурил папиросу и встал со стула. Линдберг, с комфортом развалившийся на диване, с интересом смотрел на командующего НРА.
— Николай Сергеевич, а что у нас в Знаменском?
— Оружие и боеприпасы завозим на лодках. Сегодня отправим туда по роте из полка и дружины. В Знаменском уже сформирована рабочая дружина в 400 штыков. Милиция и отряд Решетина тоже готовы к восстанию. Ну и остается надеяться на выступление инструкторов, по крайней мере, свой второй батальон я выведу…