Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
— Присаживайтесь, Иван Петрович, рядом с Николаем Георгиевичем, — Ермаков встал, обменялся с офицером крепким рукопожатием. Но только собрался присесть, как в дверь осторожно протарабанил Аким, а его характерный стук означал просьбу выйти — так они уговорились, если произойдет нечто экстраординарное.
— Извините, господа. Я на минуту отлучусь, — Ермаков открыл дверь и вышел из комнатенки. Сквозь отмытое оконце в холодном коридоре проблескивали на стенах солнечные зайчики.
— Там на улице морское их превосходительство принять просют! — несколько заикаясь, проговорил денщик, а Ермаков сразу же открыл
Так и есть, в черной шинели, с золотыми погонами на крепких плечах, на которых топорщили крылья черные орлы, стоял бывший морской министр Всероссийского правительства контр-адмирал Смирнов.
— Здравия желаю, ваше превосходительство. Ротмистр Арчегов, чем могу быть вам полезен?
— Здравствуйте, Константин Иванович, рад вас видеть! — улыбнулся адмирал и протянул ладонь, рукопожатие его было довольно крепким. — Михаил Иванович Смирнов, контр-адмирал. Чем могу быть полезным вам?
— Извините, ваше превосходительство, я хоть имею приказ Верховного Правителя, но адмиралам приказывать не могу, чином не вышел, не произвел меня выше покойный государь.
— Это ничего не значит. Вы сейчас значите больше любого генерала или адмирала, ибо собираетесь сделать то, о чем и помыслить страшно! — Смирнов кивнул в сторону бывшего чешского броневагона и продолжил:
— Я знаю, что адмирал Колчак чехами задержан вместе с эшелонами в Нижнеудинске, а вы собираетесь его выручить. Скажу сразу — ради освобождения Верховного Правителя я готов встать в строй даже мичманом или просто взять винтовку в руки…
— Хорошо, Михаил Иванович. Прошу вас, — Ермаков открыл дверь перед адмиралом. Они прошли по коридору и вошли в комнату.
— Господа офицеры! — подал команду ротмистр, и Фомин со Степановым сразу встали, поприветствовав, таким образом, контр-адмирала.
— Позвольте, Михаил Иванович, представить вам Генерального штаба подполковника Степанова Ивана Петровича, назначенного сегодня на должность начальника штаба вверенных мне войск, и его первого помощника, подпоручика Кузьмина. И начальника штаба Байкальской флотилии капитана второго ранга Фомина. Довожу до вашего сведения, господа офицеры, что контр-адмирал Смирнов сейчас назначен, согласно приказу Верховного Правителя адмирала Колчака, командующим Байкальской флотилией. Прошу за стол, господа, необходимо обсудить план завтрашнего боя с чешскими войсками в Глазково…
Порт Байкал
— Знаете, Огата-сан, у нашего народа есть одна мудрость, — русский ротмистр откинул голову и, глядя прямо в глаза немигающим строгим взором, продолжил: — Враг есть враг, а друг есть друг. Даже когда подвергаешься смертельной опасности. Ибо предать друга — то же самое, что предать самого себя, а, предавши себя — как жить с таким позором…
Нет, этот русский не гэндзин — так японцы привычно называли европейских варваров. И странный поединок полчаса тому назад — пятеро пойманных агитаторов и обычных бандитов против безоружного.
Арчегов-сан не стал приказывать их просто расстрелять на месте, как сделал бы любой японский или русский офицер. Нет, он предложил им поединок, в котором они могли получить свободу, если бы убили ротмистра.
И гэндзины с радостью
Но схватка закончилась быстрее, чем сердце Огаты отсчитало первую сотню ударов… Нет, это мастер, настоящий мастер, у которого был великий наставник, и, безусловно, это был японский сэнсэй.
И японский язык Ермакова, хоть и с еле уловимой странностью акцента, но очень хороший, намного лучше, чем у иностранцев, французов и англичан, которые считали себя переводчиками с языка сыновей Ямато. И манеры, и короткая, с десяток секунд медитация перед боем…
— Новое сибирское правительство, уважаемый Огата-сан, надеется на установление нормальных добрососедских отношений с вашей страной. Это будет очень скоро, гораздо раньше, чем думают ваши политики. Некоторые из них, так сказать лучше, — капитан Огата превратился в слух, ротмистр говорил ему то, о чем его командование и понятия не имело, в том он был более чем уверен.
— Как ни жаль, но, к моему великому сожалению, я должен покинуть вас. Завтра перед рассветом я атакую мятежные войска Политцентра в Иркутске. И если чехи выступят на защиту повстанцев, я буду драться с ними! Так же, как и сегодня, когда эти гэндзины попытались напасть на мои войска. Я наказал их здесь, накажу и там!
Лицо русского раскраснелось, и, хотя он говорил спокойным тоном, капитан Огата видел, что он возбужден. Настоящий самурай этот русский, и, возможно, у него есть в жилах благородная японская кровь. Его поступки и слова могут быть объяснены только тем, что он не просто хорошо выучил язык, а впитал дух Японии, вырос на покрытых розовыми лепестками сакуры благословенных землях его, Огаты, родины. Если это допустить, тогда многое становится ясным…
— Они думают, что могут быть нашими владыками, захватив наше золото и Верховного Правителя. Они заблуждаются, и прозрение будет для чехов ужасным. Я или погибну, как надлежит воину, или вырву из их лап импер… я хотел сказать — Верховного Правителя! Уважаемый Огата-сан, империя не погибнет, пока у нее остается хоть один настоящий солдат. А я не один, нас много, и мы предпочтем смерть бесчестию. Вы знаете, Огата-сан, есть одна история — давным-давно триста спартанцев встретили огромную армию, но не отступили, а погибли в бою как настоящие самураи. У меня всего двести штыков, и потому я не буду здесь обороняться, я стану атаковать их. Солдат должен презреть приказ генерала, презреть свою жизнь, если его действия принесут величайшее благо его стране и императору. Честь имею…
Огата чувствовал, как по его спине стал стекать холодный пот — он понял все. Ну что ж — если приказы несут вред императору, то он не станет их выполнять. Благо, авария на телеграфной линии произошла очень удачно, и он не имеет возможности связаться с командованием, как ему было приказано. Русские хотят спасти своего императора, прекрасно — он разделит с ними эту честь или смерть. Теперь капитан был полностью уверен, и дело не в случайной оговорке ротмистра.
Сегодня Огата стал свидетелем невероятного — почти все русские офицеры отказались носить чины, полученные от их Верховного Правителя или выданные от имени разных атаманов или правительств.