Попаданец в себя, 1963 год

Круковер Владимир Исаевич

Но армия есть армия. И не таким подонкам приходилось подчиняться. Офицеры проклинали все на свете, а солдаты наверстывали упущенные часы отдыха на боевом дежурстве – нагло спали или убегали на ночь за 20 км в деревню, где у староверов была ядреная бражка на меду.

Я же с лучшим с одним из старослужащих ночью пошли на заброшенное кладбище в пяти километрах от части и приволокли оттуда громадный староверческий крест. Приволокли мы его, отдышались и вкопали перед штабным окном майора. Он, пока ему не отделали квартиру, спал в штабе, в собственном кабинете. Вкопали мы его тщательно, соблюдая абсолютную

тишину. Потом также беззвучно бросили в открытую форточку дымовую шашку и – бегом в казарму, в кровати, будто всегда там были.

Спустя минуту-другую послышалась стрельба, потом грохот, потом короткий, сразу оборвавшийся крик. Вся казарма вывалила на улицу. Эти черти, оказывается, не спали, о чем-то догадывались и теперь в ярком свете двух, мгновенно врубленных прожекторов, сполна на сладились зрелищем из ряда вон.

Майор со сна, в темноте, в дыму дотянулся все же до пистолета, бабахнул наугад в разные стороны, а по том, совершенно очумев от угара, выбил окно и вывалился из комнаты, с размаху приложившись к столетнему кресту из добротной лиственницы – железного дерева, которое даже в воде тонет.

При свете майор обнаружил у себя кривые тонкие ноги, нелепо и длинно торчащие из-под рубахи. Он подобрал эти ноги, встал – медленно, по частям, выпрямился, увидел крест, вгляделся и прочитал крупную эпитафию: “ Незабвенному поддонку Стукалину от стаи товарищей”.

Это было для него последним ударом. Хорошо, что пистолет остался где-то в дыму, а то майор мог натворить черт-те что.

Офицеры и сверхсрочники подхватили Стукалина, все время заваливавшегося вбок, и уволокли к кому-то в дом, приходить в себя, лечиться. Утром этот, крестом контуженный воин, вызвал из Иркутска особистов. Нас, конечно, кто-то сдал, но особисты предпочли спустить дело на тормозах, так как связываться с институтскими или с дембелями как-то не принято. Одни – будущие офицеры с высшим образованием, вторые – почти гражданские. Дали по пять суток губы.

На ближайшей губе в поселке Залари нас не приняли, “Своих, – говорят, нарушителей хватает, будем мы еще из других частей брать.

– Езжайте обратно, – строго сказал начальник. Переночевав у меня дома (мама напекла пирожки) утром сели на поезд, прошлись по утреннему лесу и стояли сейчас перед майором, на лбу которого синяк за эти сутки изменил цвет – из лилового он на чал уклоняться в зеленую часть спектра.

– Почему не приняли? – не понял сперва Стукайло. – Кто не принял?

– Разрешите доложить, не принял начальник караула. Мы утром прибыли на гауптвахту, начальник караула приказал нам возвращаться обратно.

Майор взглянул на мое невинное лицо и взялся за грудь. Похоже, что я становился для майора сильным аллергеном.

Но больше в моей службы происшествий не случилось, замполит посетовал, что майор из-за своих дурных амбиций отрывает от боевого дежурства ценного радиста. Майор был, как все подлецы, трусоват. Так что дослужили, вернулись домой и получили по одной звездочке на погоны. Потом будут сборы, автоматические повышения звания. Где-то к пенсии стану капитаном запаса.

На фото: автор

Глава 3

Серый

рассвет никак не мог пробиться на Столярный переулок. Баня краснела в неоновых просветах фонарей, дорогие машины отдыхали у тротуаров, как совершенные хищники. Еще недавно я не имел сигаретки, а ночевка в подъезде представлялась мне идеалом.

Мы остановились напротив педучилище, в стороне от бани. Там, где и стоял в прошлый раз несчастный киллер, которому я по нелепой случайности засадил пулю в легкие.

Тело второй моей жертвы уже убрали. Несомненно, он был не единственным наблюдателем. Кто же будет наблюдать за мной? Ни этот ли, буденовец?!

Мы заглушили мотор. Вихлявый беспрерывно болтал, но я не прислушивался. Я старательно прикладывался к бутылке, пытаясь думать. Безмятежное пребывание бомжом основательно отучило меня от этой процедуры.

Двери бани то и дело открывались, выкладывая на тусклый асфальт сияющие полотнища света. Владельцы лакированных зверей советского автопрома завершали ночь утех.

– Его машина вон там. «Волга-пикап». Скоро он должен выйти. Он обычно в это время уходит. И несколько часов отсыпается. Адрес записать или так запомните?

Я покосился на вихлявого. Не сказать, как раздражал он меня. Особенно его усы.

– Вот, вот. Выходит. Два охранника с ним, третий открывает машину.

Моя потенциальная жертва отличалась мелкой конституцией. Этакий подросток в дорогом пальто до пят. Лицо его я толком разглядеть не мог. Интересно, как собирался его грохнуть мой предшественник, если ручка с фонариком подразумевают близкий контакт. Вряд ли они могут стрелять на таком расстоянии? По крайней мере, убойно. Или у него было что-то более основательное.

– Ну все, я вас оставляю. Адрес повторить?

Вот чего я не ожидал. Как оставляет? Какой адрес?

– Повтори, – сказал я.

– Калашниковский проезд семь. Там домик всего на две квартиры. Не забудьте, что время у вас не много. Чао.

Буденовец вывинтился из машины и, словно призрак, растворился в полумраке.

Зрение у меня последнее время пошаливает. Какие-то странные мзменения поисходят в моем организме. Побаливает сердце, зрение слабеет, виски уже совсем седые. Читал, что после нескольких лет комматозного сны люди мгновенно старятся. Может и попаданцы тоже… Но слух пока прекрасный. Я слышал в открытое окошко его чавкающие по слякоти шаги, потом хлопнула дверца. На ту сторону он не переходил, по эту сторону находится всего три машины. Скорей всего он в третьей. Да ему, наверное, и не нужно скрываться. Скорее всего, эти наблюдатели предусмотрены договором? Впрочем, откуда мне знать. Мне избавиться от него надо.

Я продолжал сидеть на месте пассажира, остро понимая, что следует вылезти на улицу. В моем бродяжьем облике находиться в дорогой машине просто опасно. Тем более, что наблюдается некое оживление, разъезжается народец.

Я все высматривал третью машину с буденовцем, поэтому не заметил подошедшего и напугался до икоты.

– Вовик, ты как тут?

Я чертыхнулся и уставился на Витька. Только этот несовершеннолетний гомик позволял себе ко всем обращаться столь фамильярно. Меня подростки-биченята обычно звали дедом. А он, надо же! – Вовиком.