Попасться на крючок
Шрифт:
Она стояла рядом с Фоксом в углу комнаты управления, слушая воспроизведение песни через динамик, в то время как по другую сторону стекла группа явно готовилась начать следующую песню. Пробегаясь по строчкам по отдельности.
Может ли она просто прервать этот процесс со своим мнением, которое может оказаться совершенно неправильным?
— Просто скажи им, что тебя беспокоит, — прошептал Фокс ей на ухо, опустив затяжной поцелуй на её висок. — Ты пожалеешь об этом, если не скажешь.
— Как ты можешь сказать, что меня что-то беспокоит?
Он изучал её лицо, почти казалось, что он борется с тяжестью своей
— Да, — прошептала она, боль двигалась в груди. Больше она ничего не могла сказать.
Фокс кивнул ей, его собственный голос был напряжённым, когда он сказал: — Выбей её, Ханна.
Адреналин пульсировал в кончиках её пальцев, вместе с белой волной благодарности. Срочная необходимость нахлынула на неё, и она не колебалась ни секунды. Подойдя к микрофону, который протянулся от микшерного пульта, она нажала на кнопку, чтобы заговорить. — Алана. Ребята. Припев песни «Вознаграждение моряка». Когда мы дойдём до "и ветер на моих детей", мы можем сделать паузу и немного приукрасить? Как вы смотрите на то, чтобы вытянуть слово "ветер" на четырёхчастной гармонии?
— Пусть это звучит как ветер, — отозвалась Алана, наморщив лоб в раздумье. — Мне это нравится. Давайте попробуем.
Ханна отпустила кнопку разговора и порывисто выдохнула, чувство радости опустилось с макушки головы вниз, к ногам. Когда она откинулась назад, она знала, что приземлится на тёплую грудь Фокса, их пальцы сплетутся, как музыка, соперничая с восторгом от следующей версии «Вознаграждение моряка» группы.
Она была права. Одна добавка — и он взлетел.
После этого день был не иначе как сказкой.
«Ненадёжные» никак не соответствовали своему названию. Ханна решила, что отныне они будут называться «Надёжными», но она чувствовала, что они обидятся, если она их узаконит, поэтому держала это при себе.
Сидя рядом с Фоксом на старом кресле, она слушала, как группа поёт песни её отца об океане, традициях, плавании, доме. В какой-то момент Фокс ушёл и вернулся с салфетками, и только тогда она поняла, что её глаза затуманились.
Это звучит как клише, но они оживляли слова, заставляли их виться и танцевать на странице, наполняя их печалью, оптимизмом и борьбой.
Алана, казалось, чувствовала каждую ноту, как будто она знала Генри лично и пережила вместе с ним триумфы и трагедии его песен. Её группа предвосхищала её и подстраивалась на лету, подбадривая её, поддерживая её, пока она плела. Магия. Именно так ощущалось участие в творческом процессе. Будучи одержимой слушательницей музыки, Ханна пользовалась преимуществами такого рода изобретательности с тех пор, как себя помнила, скрываясь в мирах, вращающихся в её наушниках, но она всегда воспринимала это как должное. Она не могла представить, что когда-нибудь снова будет так делать.
Они заказали обед в студию, члены группы рассказывали Ханне и Фоксу истории с дороги. По крайней мере, пока они не узнали, что Фокс — рыбак, ловящий королевского краба, и тогда им нужны были только его истории. И он их рассказывал. Проводя большим пальцем вверх и вниз по позвоночнику Ханны, он рассказывал о опасных инцидентах,
В следующем дубле вокал Аланы стал ещё более ароматным. Ханна и Фокс наблюдали за этим из-за кабинки, его рука легла на её плечи и притянула её ближе. Он выполнил это действие, словно проверяя его, проверяя их обоих, а затем уголок его рта приподнялся, и его хватка стала более уверенной.
— Твои истории сделали это, — сказала Ханна, кивнув Алане, а затем подняла взгляд на Фокса, чтобы увидеть, что он снова смотрит на неё. — Ты слышишь нотки опасности в её голосе? Ты вдохновил её. Песня стала богаче благодаря тебе.
Фокс ошеломлённо смотрел на неё, а затем медленно приблизился и поцеловал её в губы. Прижавшись друг к другу боками, они позволили музыке омыть их.
Ханна хотела остаться и послушать, как они записывают всё демо, но Фокс должен был уехать утром, поэтому они попрощались, обнявшись, пожелав удачи в турне и пообещав, что на следующий день Ханна получит файлы цифровой записи. Она не осознавала, что её пальцы переплелись с пальцами Фокса, пока они не оказались на полпути к его машине. В небе над головой начали сгущаться тучи, как это обычно бывает в Сиэтле, прохожие на тротуарах несли зонтики, готовясь к влаге, собирающейся в атмосфере.
Их предыдущий разговор вспомнился ей со всей отчётливостью, а задумчивое выражение лица Фокса говорило о том, что он тоже об этом думает. Продолжат ли они разговор с того места, где остановились?
Сомнительно. Он притворится, что этого не было. Как сегодня утром, когда он попытался скрыть серьёзность предыдущего вечера, приготовив блинчики и поприветствовав её так непринуждённо.
Фокс нажал кнопку на брелке, чтобы отпереть дверь машины, и открыл Ханне пассажирскую сторону. Прежде чем она успела отпустить его руку и забраться внутрь, он придержал её, удерживая в вертикальном положении.
— Если ты не против объезда…, - сказал он, накручивая один из её локонов на пальцы и заправляя его за ухо. — Есть одно место, куда я хочу тебя отвезти.
Его лицо было так близко, его глаза такие захватывающе голубые, её тело так настроено на его размер, тепло и мужской запах, что, если бы он попросил её плыть с ним в Россию, она бы поклялась попробовать, как в колледже. — Хорошо, — пробормотала она, доверяя ему на сто процентов. — Поехали.
Глава 20
Фокс всегда гордился тем, что ничего не воспринимает всерьёз.
Память о его неудачном переосмыслении горела в центре его груди, как тавро, поэтому он потратил годы на то, чтобы удвоить свои силы, склоняясь к личности, которая, возможно, обжигала его ещё сильнее, но, по крайней мере, он мог быть хорош в этом. Это было то, чего все ожидали, и больше не было никаких болезненных сюрпризов.
А теперь он собирался широко раскрыться, подвергнуть себя всевозможным последствиям, которые он не мог контролировать. Потому что он был влюблён в Ханну. Глупая, горячая, пульсирующая любовь, которая наполнила его грудь и пульсировала в кончиках пальцев. Он начал спотыкаться прошлым летом, а теперь? Теперь он лежал на заднице, а вокруг его головы кружили канарейки.