Поправка-22
Шрифт:
Обрюзгшего полковника осенила тем временем вдохновенная идея.
— А почему бы нам не повыбить ему мозги? — с воодушевлением предложил он остальным.
— Да-да, мы вполне можем повыбить ему мозги, — поддержал полковника хищнолицый майор. — Он ведь всего-навсего анабаптист.
— Нет-нет, сначала мы должны признать его виновным. — Офицер без знаков различия вяло взмахнул рукой, словно отстраняя идею коллег. Потом легко соскочил на пол и обошел стол, чтобы встать с другой стороны, прямо напротив капеллана, — немного сгорбившись и плотно прижав ладони к столешнице. Взгляд у него был угрюмый и суровый, а лицо властное и решительное. —
— Я невиновен, сэр! — Капеллан облизал сухим языком сухие губы и встревоженно съехал на краешек стула.
— Виновен, — определил полковник.
— Виновен, — поддержал его майор.
— Значит, виновен, — подытожил офицер без знаков различия и написал какое-то слово на листе бумаги в своей папке. Снова посмотрев на капеллана, он сказал: — Мы также обвиняем вас в преступлениях и проступках, которых еще не сумели выявить. Признаете ли вы себя виновным?
— Простите, сэр, — промямлил капеллан, — но как я могу признать себя виновным, если вы не предъявляете мне конкретных обвинений?
— А как мы можем вам их предъявить, если вы их скрываете?
— Виновен, — решил полковник.
— Безусловно, виновен, — поддержал полковника майор. — Раз у него есть преступления и проступки, значит, он наверняка их совершил.
— Итак, виновен, — заключил офицер без знаков различия и отошел в сторону. — Он ваш, полковник.
— Благодарю, — сказал полковник. — Прекрасная работа. — Он повернулся к капеллану. — Ну, капеллан, все кончено. Иди.
— Куда? — с испугом спросил капеллан.
— К чертовой матери! — прорычал полковник, показывая через плечо большим пальцем на дверь. — Катись отсюда, ублюдок!
Капеллана потрясли откровенная грубость полковника и собственная досада при радостном известии о свободе, обретать которую ему, по каким-то внутренним таинственным импульсам, явно не хотелось.
— Вы не собираетесь меня карать? — со сварливым удивлением спросил он.
— Собираемся, будь уверен, дьяволово отродье! Да только тебе незачем знать, как и когда. А поэтому катись отсюда. Живо!
— Вы отпускаете меня? — неуверенно поднявшись и сделав несколько шагов к двери, спросил капеллан.
— На сегодня ты свободен. Только не вздумай удирать с острова. Мы тебя под землей найдем, ясно? Помни, ты у нас под наблюдением двадцать четыре часа в сутки.
Капеллан не надеялся добраться до двери. Он робко шел вперед, ожидая каждую секунду приказа вернуться или смертельного удара по голове. Но его выпустили. Поблуждав по сырым, затхлым, тускло освещенным коридорам, он отыскал какую-то лестницу и поднялся, к своему удивлению, в ротонду штабного вестибюля. Его пошатывало, и дышал он с трудом. Однако, оказавшись на свежем воздухе, ощутив свободу, он почувствовал тяжкое и праведное негодование. Никогда еще жизненные невзгоды не опаляли его так жестоко, как сегодняшние унижения. Он размашисто шагал по громадной гулкой ротонде, и каждый шаг отдавался у него в душе жгучей, жаждущей мщения обидой. Нет, больше терпеть нельзя, говорил он себе, ему надоело беспрекословно сносить издевательства, и отныне его никто не заставит их сносить. Дойдя до парадной двери, он с едкой радостью увидел подполковника Корна, который подымался по широкой лестнице на второй этаж.
— Подполковник, я больше не намерен это терпеть! — мужественно воскликнул он, и сердце у него ушло в пятки, потому что подполковник Корн продолжал неспешно трусить вверх, не обращая на него ни малейшего внимания. — Подполковник! — упавшим голосом выкрикнул капеллан.
— В чем дело, капеллан? — молча повернув и спустившись вниз, поинтересовался подполковник Корн; рубаха у него, как всегда, топорщилась на животе пузырем, и коротконогое туловище казалось пузатой бочкой.
— Подполковник, я хочу поговорить с вами об утреннем столкновении самолетов. Это страшное происшествие, воистину страшное, сэр!
— Да, капеллан, это страшное происшествие, — немного помолчав, сказал с циничной усмешкой подполковник Корн. — Мы до сих пор не решили, как написать о нем рапорт, чтобы не повредить своей репутации в глазах начальства.
— Я говорю вовсе не об этом! — без всякого страха и срываясь на скандальный крик, выпалил капеллан. — Кое-кто из погибших уже отлетал положенное и был освобожден от боевых вылетов.
— А что, — ядовито спросил его подполковник Корн, — по-вашему, это происшествие оказалось бы не таким страшным, если б в нем участвовали только новички?
Капеллан опять наткнулся на неодолимый барьер. Безнравственная логика непрерывно загоняла его в безысходные тупики. Дрогнувшим голосом и уже без прежнего напора он сказал:
— Вы творите несправедливость, сэр, заставляя наших летчиков совершать по восемьдесят боевых вылетов, когда в других полках людей отпускают домой после пятидесяти или пятидесяти пяти бомбардировок.
— Мы учтем ваше мнение, — равнодушно пообещал подполковник Корн и сделал шаг вверх.
— Как мне вас понимать, сэр? — с визгливыми нотками в голосе выкрикнул капеллан.
— А так, падре, что мы подумаем об этом, — презрительно откликнулся подполковник Корн. Он снова остановился и добавил: — Вы, надеюсь, не потребуете от нас, чтоб мы действовали не подумав?
— Н-н-нет, сэр. Но разве вы не думали об этом?
— Думали, падре, думали. И все-таки, чтоб доставить вам удовольствие, подумаем еще, а когда до чего-нибудь додумаемся, сразу же поставим вас в известность — вы первый узнаете, если мы придумаем что-нибудь новенькое. Adios, Padre. [36] — С этими словами подполковник Корн затрусил по лестнице вверх.
36
Прощайте, отец (исп.).
— Подполковник Корн! — выкликнул капеллан. Подполковник Корн опять остановился. Но теперь он повернул только голову — неприязненно и нарочито замедленно, но явно не собираясь задерживаться надолго. Капеллан нервически, на одном дыхании протараторил: — Я прошу вашего разрешения, сэр, обратиться к генералу Дридлу! Мне необходимо, чтоб мой протест рассмотрели в штабе бригады!
— У меня нет возражений, падре, — злорадно ухмыльнувшись, отозвался после небольшой паузы подполковник Корн. Он ответил не сразу, чтобы подавить ехидный смешок — челюсти у него напряглись, и взгляд остался бесстрастным, но губы все же искривились в ухмылке. — Я разрешаю вам обратиться к генералу Дридлу, капеллан.