Поправка-22
Шрифт:
— А кто-нибудь знает, где она? — спросил Йоссариан, постоянно коривший себя за те невзгоды, которые ей наверняка пришлось из-за него пережить, и почти скучавший по ее непримиримо свирепой ненависти к нему.
— Там никого не осталось, — весело объяснил Йоссариану капитан Гнус. — Неужто не понимаешь? Они все сгинули. Их притон погорел.
— Погорел?
— Ну да, погорел. А их выкинули на улицу. — Капитан Гнус жизнерадостно расхохотался, и кадык у него на шее под щетинистой кожей резво задрыгался вверх и вниз. — Про них пронюхала военная полиция, и курятник распотрошили, а курочек поразогнали. Во смеху-то, наверно, было, а?
— Да за что? — воскликнул Йоссариан, и его охватила тревожная дрожь.
— А нам-то какое дело? — откликнулся капитан Гнус и широким жестом отстранил от себя эту чепуху. — Их всех повыкинули
— И куда же делась девчонка — ну, сестренка Нетлиевой шлюхи?
— Выкинули, — ответил, хохоча, капитан Гнус. — Вместе с остальными пропадлами. На улицу.
— Да она же еще ребенок! — возмущенно вскрикнул Йоссариан. — И никого во всем городе не знает! Как же она теперь?
— А как хочет, — равнодушно пожав плечами, ответил капитан Гнус, но потом с радостным любопытством посмотрел на Йоссариана. — Эй, в чем дело? Ишь ведь как тебя проняло! А я, дурак, сразу не рассказал, чтоб ты жрал, оглоед, чего дают. Ну так жри сейчас. Да куда ты? Куда? Жри, тебе говорят, здесь, а я на тебя погляжу!
Глава тридцать девятая
ВЕЧНЫЙ ГОРОД
Йоссариан летел без всяких документов в самоволку на самолете Мило Миндербиндера, который сидел за штурвалом в кресле первого пилота — самолет шел курсом на Рим — и, благочестиво поджав губы, укоряюще покачивая головой, с набожным смирением говорил Йоссариану, что ему за него стыдно. Йоссариан устраивает недостойный спектакль, разгуливая задом наперед по расположению эскадрильи с пистолетом на боку и отказываясь летать, сказал Мило Миндербиндер. Йоссариан кивнул. Это неуважение к однополчанам и предательство по отношению к командирам. Да и самого Мило он ставит в очень неловкое положение. Йоссариан кивнул. Люди начинают ворчать. Это же безнравственно — думать только о своей безопасности, когда настоящие патриоты вроде Мило, полковника Кошкарта, подполковника Корна и Уинтергрина не щадят усилий для приближения победы над врагом. Летчики, совершившие по семьдесят боевых вылетов, начинают ворчать, поскольку им необходимо дотянуть до восьмидесяти, и есть опасность, что кое-кто из них, зараженный дурным примером, тоже привесит к поясу кобуру с пистолетом и примется шастать по расположению эскадрильи задом наперед. На моральную стойкость личного состава гибельно действует безнравственность Йоссариана. Страна в опасности, а он к тому же ставит под угрозу неотъемлемое право американских граждан на свободу и независимость, пытаясь им воспользоваться.
Йоссариан согласно кивал, сидя рядом с Мило в кресле второго пилота, и старался не обращать внимания на его трепотню. Он думал о Крафте, Орре, Нетли, Дэнбаре, Крохе Сэмпсоне и Маквоте, обо всех несчастных, глупых и затравленных людях, которые встречались ему в Италии, Аравии и Северной Африке или бедствовали на пороге гибели в других районах мира, где он никогда не бывал, а Снегги и младшая сестра Нетлиевой шлюхи особенно тяготили его совесть. Он решил, что понимает, почему шлюха Нетли хотела убить его в отместку за смерть Нетли. Да, она имела право ему мстить. Ведь именно мужчины правили делами мира, и ей вместе со всеми женщинами было естественно винить его вместе со всеми мужчинами за те бедствия, которые сыпались на них как из рога изобилия; она имела основания ставить ему в вину злосчастную участь своей малолетней сестры и всех других детей, хотя он был ненавистен ей главным образом из-за Нетли. Кто-то должен иногда совершать поступки, взяв на себя заботу обо всех. Все преступники оказывались одновременно жертвами преступлений своих жертв, и кто-то должен был разомкнуть этот дьявольский, унаследованный от предков порочный круг. В некоторых областях Африки взрослые работорговцы крали детей и продавали их другим взрослым на мясо. Йоссариана поражали дети, которых приносили в жертву чудовищной свирепости людей. Да нет, часто думал он, дети добровольно обрекали себя на эту жертву — скрывая страданья, без всякого страха, — а иначе столь варварский обычай уже давно бы исчез, потому что даже жажду бессмертия или наживы люди не стали бы утолять, отнимая жизнь у детей.
Он старается потопить корабль, сказал Мило Миндербиндер, и Йоссариан опять согласно кивнул. Он паршивая овца в стаде, сказал Мило Миндербиндер. Йоссариан кивнул и стал слушать, а Мило сказал, что если ему не нравится, как
Рим лежал в руинах. Аэропорт разбомбили восемь месяцев назад, и высокие валы каменного крошева громоздились, наваленные бульдозерами, с обеих сторон дороги, ведущей к воротам при въезде на аэродром, который опоясывала изгородь из колючей проволоки. Колизей, правда, уцелел, но Арка Константина была разрушена. А в квартире с тремя коридорами, где жила раньше шлюха Нетли, царил страшный разгром. Девицы сгинули, осталась только старуха. Окна были выбиты, и старуха, по-видимому, натянула на себя все свои кофты и юбки, а голову укутала в темную шаль. Она сидела, скрестив руки на груди, возле включенной электроплитки и кипятила в помятой алюминиевой кастрюле воду. Когда Йоссариан вошел, она громко разговаривала сама с собой, а увидев его, начала слезливо причитать.
— Сгинули, — простонала она, не дожидаясь вопроса и уныло раскачиваясь взад-вперед на скрипучем стуле.
— Кто?
— Все. Все несчастные девочки.
— Куда?
— Прочь. Их всех прогнали. Все сгинули. Все несчастные девочки.
— Кто их прогнал?
— Злые здоровенные солдаты в твердых белых шапках и с дубинами. Да еще наши carabinieri. [41] Солдаты с дубинами прогнали бедных девочек на улицу. Им не дали даже как следует одеться. Бедные они, несчастные! Их выгнали, прямо в чем они были, на мороз.
41
Полицейские (итал.).
— Они арестованы?
— Да нет, их просто выгнали. Выгнали, и все.
— Да почему они это сделали, если не хотели их арестовать?
— Я не знаю, — горестно всхлипнула старуха. — Я ничего не знаю. Кто теперь позаботится обо мне, когда всех бедных девочек выгнали и они сгинули? Кто обо мне позаботится?
— Да ведь должна же быть какая-то причина! — настаивал Йоссариан. Он ударил кулаком по ладони и сказал: — Не могли же они просто ворваться сюда без всякой причины и выгнать всех на улицу!
— Не было никакой причины, — стонала старуха. — Не было никакой причины.
— А по какому праву они явились?
— По двадцать второму.
— Что-что? — Йоссариан испуганно замер, и по спине у него поползли тревожные мурашки. — Повтори точно, что они сказали!
— Они сказали, у них есть такое особое право номер двадцать два, — как бы подтверждая кивками головы свои слова, повторила старуха. — Да-да, номер двадцать два. Они сказали, у них есть право делать что угодно, а мы не имеем права им мешать. Потому что это Поправка двадцать два.
— О чем ты мне тут плетешь? — яростно заорал сбитый с толку Йоссариан. — Кто, дьявольщина, тебе сказал про Поправку двадцать два? Откуда ты о ней знаешь?
— Солдаты в твердых белых шапках и с дубинами. Девочки плакали. «Разве мы делаем что-нибудь незаконное?» — говорят. А солдаты говорят «нет» и пихают их дубинами к дверям. «Так за что вы нас выгоняете?» — плачут девочки. А солдаты им говорят: «Поправка двадцать два». Девочки их спрашивают: «Какая такая поправка?» А солдаты опять: «Поправка двадцать два». Выгоняют, а сами твердят: «Поправка двадцать два, Поправка двадцать два». Что это хоть такое значит? Почему «Поправка двадцать два»?