Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
Вибрации мобильного телефона оторвали ее от этих черных мыслей. «Я скучаю по тебе. Приходи. Жду. Северина». Ксавьера ответила коротко: «Не могу».
Она увидела, как улицу переходит Патрисия, и, не задумываясь, пробормотала:
— С такими ногами я никогда не носила бы юбку.
Орион возразил:
— В конце-то концов, Ксавьера, это ведь ее дело.
— Следовало бы принять закон, запрещающий людям с физическим изъяном демонстрировать его другим. А вообще-то, дура я: такой закон уже есть — оскорбление общественной нравственности. Когда эта Патрисия
Галерист Вим вышел из дома и, перед тем как сесть в машину, заметил в магазине Ксавьеру и любезно ее поприветствовал.
— До чего приторный тип! И чего он так лыбится? Считает себя неотразимым, что ли?
— У него часто хорошее настроение.
— Вот болван! Если бы у меня были такие серые зубы, я бы лыбилась поменьше.
— Да ты и так не слишком часто улыбаешься.
Ксавьера решила не отвечать на эту реплику Ориона, а про себя подумала: «А вот за это, мой милый, ты мне ответишь».
Тут в магазин вошла молодая женщина:
— А мадам Дюмон уже не у вас?
— Да, она заплатила за свой букет и ушла.
— А в какую сторону?
Ксавьера, которая не могла стерпеть, что какая-то девица, которая ничего не покупает, устроила из ее магазина справочное бюро, ответила:
— Включите нюх и узнаете.
— Как это?
— Со следа вы не собьетесь. Почему от нее так воняет — из-за того, что она держит собак?
Молодая женщина от удивления застыла в дверях, а потом поспешно ретировалась.
В кармане у Ксавьеры снова задергался телефон. «Если у тебя какие-то проблемы, давай поговорим… Северина».
Сдержав раздраженный вздох, Ксавьера представила себе эту сцену: она, голая, в объятиях Северины объясняет, что с ней произошло, и утешается оттого, что ее кто-то выслушал и понял. Почему бы и нет? Если Северина могла быть ее любовницей, почему бы ей не стать Ксавьере и хорошей подругой?
И под предлогом какого-то срочного дела она выскочила из магазина и быстрым шагом направилась к дому номер шесть на площади Ареццо.
— У тебя что-то случилось? — спросила Северина, закрывая дверь.
Ксавьера вдруг поняла, насколько неправдоподобно то, что она собирается рассказать: убедить подругу в том, что она забеременела, хотя и не спала с мужчиной.
И, думая, что ответить, она прижала губы к губам Северины, будто затыкала ей рот кляпом. А потом обрушила на нее такую волну страсти, что Северине пришлось увлечь подругу в свою комнату. Северина хотя и удивилась такому пылу, но не возражала.
Как только они поднялись наверх, Ксавьера набросилась на Северину, словно солдат, который насилует женщину во время набега на вражеский город. Отводя взгляд, она без промедления преодолела границу, отделяющую ласку от насилия. Северина не сопротивлялась. Больше того, она вскоре достигла оргазма. Может, просто для того, чтобы все побыстрей закончилось?
Ксавьера уставилась на нее с нежностью:
— Не скажешь, что тебе это не нравится!
— Только пока это
— А откуда ты знаешь?
— Ты должна рассказать мне, что случилось.
— У меня ничего. Просто думаю об одной подруге, у которой тут вышел роман.
— Твоя бывшая любовница?
Северина не сдержалась: накопившаяся ревность прорвалась наружу.
Ксавьера поморщилась:
— У одной подруги — подруги, а не бывшей любовницы! — проблема. Она моего возраста и тут каким-то чудом забеременела.
Она прикусила язычок и не добавила «впервые в жизни», иначе стало бы очевидно, что она говорит о себе.
— Вот она и не знает, что теперь делать.
— Что теперь делать?
— Ну да, оставить ребенка или избавиться от него.
Северина вздрогнула:
— Я католичка и вообще-то против абортов, но в этом случае я посоветовала бы аборт.
— Почему? — воскликнула Ксавьера.
— Ребенок в сорок пять лет? Ясно, что такая беременность опасна для матери, к тому же есть риск, что и с ребенком что-нибудь окажется не так. И пусть твоя подруга подумает о будущем: ей стукнет почти семьдесят к тому времени, как ребенку едва исполнится двадцать. Для обоих это не подарок.
«Какая идиотка! — подумала Ксавьера. — Я до сих пор и не замечала, что она такая дура». Она решила все-таки не показывать своей враждебности, чтобы не выдать себя.
— И что мне сказать подруге? Ты уже слишком стара, делай аборт, тебе все равно не светит родить нормального ребенка? А если даже у тебя это выйдет, он все равно тебе потом спасибо не скажет? Может, уж сразу предложить ей покончить с собой, чтоб не терять времени понапрасну?
— Ксавьера, не заводись, ты же сама спросила, что я думаю.
— Ну вот ты и сказала, что думаешь. Чушь ты думаешь, вот что.
Глаза у Северины наполнились слезами. Губы задрожали, и она не сразу выговорила:
— Ты меня обижаешь.
Тут Ксавьера взорвалась:
— Ну ты даешь! Несешь какую-то ахинею, и я же потом должна тебя утешать? Такое и в страшном сне не приснится.
— Я… я… не знаю, что с тобой такое. Я тебя не узнаю.
— Вот, все правильно ты сказала: я тоже тебя больше знать не хочу. Пока!
Ксавьера пересекла площадь Ареццо, приговаривая: «Невелика потеря…»
Вернувшись в магазинчик, она еще раз вспомнила их разговор: хотя она сама думала об аборте, ей показалось невыносимым, что Северина посоветовала ей тот же выход, настолько названные ею причины отличались от того, что думала сама Ксавьера. Она не хотела ребенка прежде всего потому, что вспоминала собственное детство, и еще потому, что не знала, откуда взялся этот червячок. Но соображения Северины о старости и риске врожденных заболеваний у ребенка она не желала даже слышать. Хуже того, она уже готова была родить, просто чтоб доказать болтунам вроде Северины, этим тупым приспособленцам, которые нарожали своих детишек молоденькими, что она вполне в состоянии произвести на свет нормального ребенка и его вырастить. И нечего тут!