Шрифт:
Рэй Брэдбери
Попугай, который знал Папу
Разумеется, о похищении узнал весь мир.
Понадобилось несколько дней, чтобы все значение этой новости с Кубы поняли и в Соединенных Штатах, и в Париже, и в маленьком уютном кафе в Памплоне, где так великолепны напитки, а погода почему-то всегда самая лучшая.
Но когда смысл этой новости дошел, все повисли на телефонах, Мадрид вызывал Нью-Йорк, Нью-Йорк же кричал на юг, Гаване: "Проверьте, пожалуйста, обязательно проверьте - неужели такое безумие возможно?"
А потом пробилась женщина из Италии, из Венеции, расслышать все, что она говорила, было трудно -
Потом, меньше чем через час, мне позвонил прозаик и бейсболист - в свое время он был закадычным другом Папы, а теперь жил половину года в Мадриде, половину в Найроби. Он плакал, или, во всяком случае, так казалось.
– Расскажи мне, - попросил он с другой стороны земли, - что на самом деле произошло? Каковы факты?
А факты были таковы: в Гаване, километрах в четырнадцати от "Финки Вихии", усадьбы Папы, есть бар, который он посещал. Тот, где в его честь назвали коктейль, а вовсе не тот, шикарный, где он встречался с литературными светилами вроде К-к-кеннета Тайнена и... э-э... Т-теннесси У-уильямса (как проговорил бы это мистер Тайнен). О нет, это совсем не "Флоридита"; сюда приходят без пиджаков, столы здесь из необструганных досок, пол посыпан опилками, а большое зеркало по ту сторону стойки - словно грязное облако. Сюда Папа шел, когда во "Флоридите" был слишком большой наплыв туристов, которым хотелось познакомиться с мистером Хемингуэем. И то, что здесь теперь произошло, не могло не стать большой новостью, большей, чем то, что он говорил Скотту Фицджеральду о богачах, большей, чем история о том, как в давно прошедшие времена он набросился в кабинете у Чарли Скрибнера, издателя, на Макса Истмена. Новость касалась дряхлого попугая.
Жила эта преклонных лет птица в клетке, а клетка пребывала на стойке бара, о котором идет речь - теперь он называется "Куба либре". Там старый попугай обитал уже почти тридцать лет; это означает, что он жил там все время, пока Папа жил на Кубе.
И самое главное: с тысяча девятьсот тридцать девятого года, когда Папа поселился в "Финке Вихии", он знал попугая и с ним разговаривал, и попугай с ним разговаривал тоже. Шли годы, и люди стали поговаривать, что Хемингуэй начал говорить, как этот попугай, однако другие утверждали: нет, это попугай стал говорить, как Хемингуэй! Бывало, Папа поставит свои стаканчики на стойке в ряд, сядет перед клеткой и заведет с птицей разговор, интересней которого ты не слышал, дня на четыре подряд. К концу второго года их знакомства попугай знал о Хеме, и Томасе Вулфе, и Шервуде Андерсоне больше, чем сама Гертруда Стайн. Больше того, попугай даже знал, кто такая эта Гертруда Стайн - трудно поверить, но знал. Только скажешь "Гертруда", и попугай цитирует: "Голуби с травы увы".
А то, бывало, когда очень попросят, попугай заведет: "Были этот старик, и этот мальчик, и эта лодка, и это море, и эта большая рыба в море..." А потом замолчит и съест крекер.
Так вот: эта сказочная птица как-то в воскресенье, под вечер, исчезла из "Куба либре" вместе со своей клеткой.
И вот почему надрывался теперь мой телефон. И вот почему один из самых популярных журналов получил от государственного департамента специальное разрешение и самолетом отправил меня на Кубу: вдруг мне повезет, и я найду там хотя бы клетку,
Я сошел с реактивного лайнера, на котором прилетел из Мехико, взял такси и покатил через Гавану к этому странному маленькому бару.
И каким-то чудом я все-таки смог туда проникнуть. Едва я перешагнул порог, как со стула вскочил смуглый человечек и закричал:
– Уходите! У нас закрыто!
Он выбежал и стал навешивать на дверь замок, показывая этим, что и в самом деле хочет закрыть заведение. На столиках было пусто, и ни за одним из них никто не сидел. Когда я вошел, он, видно, просто проветривал помещение.
– Я насчет попугая, - сказал я.
– Нет, нет, - закричал он, и мне показалось, что глаза у него стали влажными, - не желаю разговаривать! Это свыше моих сил. Не будь я католиком, я бы уже убил себя. Бедный Папа! Бедный Кордова!
– Кордова?
– удивленно выдавил я из себя.
– Так, - прорычал он, - звали попугая!
– Ну да, - мигом нашелся я.
– Кордова. Я приехал его спасти.
Он уставился на меня и заморгал. Словно тень легла на его лицо, потом солнечный блик, а потом снова тень.
– Невозможно! Вы? Нет, нет! И никто не сможет! Кто вы такой?
– Друг Папы и попугая, - скороговоркой выпалил я.
– Чем дольше мы говорим, тем дальше уходит от нас преступник. Хотите, чтобы сегодня вечером Кордова был здесь? Тогда сделайте себе и мне несколько коктейлей Папы и давайте поговорим.
Мой уверенный тон подействовал. Не прошло и двух минут, а мы уже сидели у стойки, возле места, где прежде стояла клетка, а теперь ничего не было, и пили Папин любимый. Человечек - его звали Антонио - все вытирал и вытирал место, где стояла клетка, а потом тер той же самой тряпкой себе глаза. Покончив с первым стаканом и начиная второй, я сказал:
– Мы имеем дело не с каким-нибудь заурядным похищением.
– Вы мне это говорите!
– воскликнул Антонио.
– Люди со всего мира приезжали посмотреть на этого попугая, поговорить с Кордовой, послушать, как он - о, боже!
– говорит голосом Папы. Пусть провалятся его похитители в преисподнюю и горят там, да, пусть горят!
– Будут гореть, - подтвердил я.
– Кого вы подозреваете?
– Никого. Всех.
– Похититель, - сказал я, закрыв на мгновение глаза, смакуя коктейль, наверняка образованный, наверняка читает книги - ведь это ясно, не так ли? Кто-нибудь похожий был здесь в последние несколько дней?
– Образованный, необразованный! Последние десять, последние двадцать лет, сеньор, все время бывали люди из разных стран, все время спрашивали Папу. Пока Папа был, они знакомились с Папой. Когда Папы не стало, они начали знакомиться с Кордовой - с ним, великим. И так все время - из разных и разных стран.
– Но все же подумай, Антонио, может, вспомнишь, - сказал я, дотрагиваясь до его дрожащего локтя.
– Чтобы ошивался здесь последние дни, и был не только образованный, читал книги, но и, как бы это сказать... был чудной. Такой странный, muy excentrico, что он запомнился тебе больше других. Такой, чтобы...