Попугай, который знал Папу

Брэдбери Рэй Дуглас

– Ну, так где же он, Шелли?
– спросил я.

– Что где? Ты о чем, милый?

От удивления он широко открыл глаза.

– Сам знаешь, - и я вперил взгляд в его крохотную ручку, державшую стакан с коктейлем.

С тем самым, который был любимым напитком Папы, фирменной (подается только в "Куба либре"!) смесью рома, лимона и папайи. Словно для того, чтобы уничтожить улики, он выпил его одним глотком.

Я подошел к стене, в которой было три двери, и к одной

из них протянул руку.

– Это, милый, стенной шкаф.

Я протянул руку к другой.

– Не входи. То, что ты увидишь, не доставит тебе удовольствия.

Я не вошел.

Я протянул руку к третьей двери.

– Ну ладно, дорогой, входи, - жалобно сказал Шелли.

Я открыл дверь.

За дверью оказалась совсем маленькая комнатушка, в ней - узкая кровать, у окна - стол.

На столе стояла клетка, а на клетку был наброшен платок. В клетке что-то шуршало и царапало чем-то твердым проволоку.

Шелли Капон подошел и, не отрывая глаз от клетки, стал около меня, у порога; его пальчики сжимали уже новый стакан с коктейлем.

– Как жаль, что ты приехал не в семь вечера, - сказал Шелли.

– Почему именно в семь?

– Почему? Неужели непонятно? Мы бы как раз кончили есть нашу птицу, фаршированную диким рисом с приправами. Интересно, много ли белого мяса у него под перьями, да и есть ли оно у него вообще?

– И ты бы смог?!
– заревел я.

Мой взгляд пронзил его насквозь.

– Да, смог бы, - подумал я вслух.

Перешагнул порог я не сразу. Потом медленно подошел к столу и остановился перед клеткой, закрытой платком. Посредине платка было вышито крупными буквами одно слово: МАМА.

Я посмотрел на Шелли. Он пожал плечами и стал застенчиво разглядывать носки своих ботинок. Я протянул руку к платку.

– Подожди. Прежде чем снимешь... спроси что-нибудь.

– Что, например?

– Ну, о Ди Маджо. Скажи: Ди Маджо.

В голове у меня включилась со щелчком десятиваттная лампочка. Я кивнул. Я наклонился к закрытой клетке и прошептал:

– Ди Маджо. Тысяча девятьсот тридцать девятый год.

Молчание - то ли живого существа, то ли компьютера. Из-под слова МАМА послышался шорох перьев, по проволочной сетке застучал клюв, и тоненький голосок сказал:

– Полных пробежек тридцать. Отбитых в среднем триста восемьдесят один.

Я был ошеломлен. Но тут же прошептал:

– Бейб Рут. Тысяча девятьсот двадцать девятый год.

Снова молчание, перья, клюв, и:

– Полных пробежек шестьдесят. Отбитых в среднем триста пятьдесят шесть. У-ук.

– Боже, - сказал я.

– Боже, - отозвался как эхо Шелли Капон.

– Точно, это тот попугай,

который знал Папу, тут уж не ошибешься.

– Да, это он.

И я сдернул с клетки платок.

Не знаю, что я надеялся под ним увидеть, Быть может, крошечного охотника в сапогах, куртке и широкополой шляпе. Быть может, маленького бородатого рыболова в свитере, сидящего на деревянной скамеечке. Что-нибудь крошечное, литературное, человекоподобное, фантастическое - только не попугая.

Но только попугай там и был.

И, к тому же, не очень красивый. Вид у него был такой, как будто он уже не один год провел без сна; оказалось, что это одна из тех птиц-нерях, которые никогда не приглаживают свои перья и не чистят клюв. Черный и ржаво-зеленый, клюв грязно-желтый, и под глазами круги, будто он любит приложиться к бутылочке. Легко можно было себе представить, как он, с трудом держась в воздухе, то взлетая, то прыгая по земле, выбирается в три часа утра из какого-нибудь бара. Это был гуляка попугайского мира.

Шелли Капон прочитал мои мысли.

– Когда набросишь платок, - сказал он, - впечатление лучше.

Я снова набросил платок на клетку.

Голова у меня заработала, быстро-быстро. Я наклонился к клетке и прошептал:

– Норман Мейлер.

– С трудом запомнил алфавит, - сказал голос из-под платка.

– Гертруда Стайн, - сказал я.

– Страдала крипторхизмом, - сказал голос.

– Боже!

У меня перехватило дыхание. Я попятился. Тупо уставился на платок, закрывавший клетку. Моргая, перевел взгляд на Шелли.

– Ты понимаешь, Капон, что это такое?

– Золотая жила, всего-навсего, дорогой Раймундо!
– радостно проворковал он.

– Монетный двор!
– поправил я.

– Неисчерпаемые возможности для шантажа!

– Поводы для убийства!
– продолжал я.

– Только представь себе!
– и Шелли фыркнул в стакан.
– Только представь себе, сколько издатели одного только Мейлера заплатят за то, чтобы эта птица умолкла!

Я снова повернулся к клетке:

– Скотт Фицджеральд.

Молчание.

– Попробуй "Скотти", - посоветовал Шелли.

– А-а, - протянул голос под платком.
– Хороший удар левой, но не мог держать уровень до конца. Неплохой соперник, но...

– Фолкнер, - сказал я.

– Средние результаты по очкам хорошие, всегда играл только в одиночном разряде.

– Стейнбек!

– Закончил сезон последним.

– Эзра Паунд!

– В тысяча девятьсот тридцать втором году запродался командам класса "Б".

– Хвачу-ка я, пожалуй, стаканчик еще чего-нибудь.