Попутного ветра!
Шрифт:
Дверь поскрипывала в петлях, жалуясь на судьбу. Я бы тоже не отказался, только кому?
Сидел на лежанке, скрестив, ноги, и молча смотрел на Адаманта.
— Твои друзья перенесут то, что должны. Ты слишком многого хочешь, Мики. Не по масштабам… хотя у каждого свое ведомство, как тут неоднократно упоминалось.
— Я просил о помощи, а не почитать мне мораль, — откликнулся я, чувствуя себя мокрым побитым щенком. — Говорить все горазды… ты хоть представляешь, каково им придется, или небесное сияние весь разум
Встал и вышел на улицу, лишь бы не чувствовать на себе испытующий взгляд. В спину мне прилетело:
— Не бойся, справятся. А помощь…Помогать можно — и много тех, кто готов протянуть руку. Ангелы, хранители, помощники, проводники — можно назвать иначе. И большинство из них были когда-то людьми, они понимают. Но не станут мешать делать выбор. Одно дело — поддержать над пропастью, другое — оберегать, указывая дорогу неопределившемуся. Надо оно — вечно быть младенцем, которого водят на помочах? И вот еще что. Хорошо, что ты примчался сам.
— А? — глупо спросил. Но тон Адаманта, официальный, размеренный — даже в первую встречу Адамант говорил иначе.
— Скоро Пленка проснется. Решай, Мики.
Тело у меня стало словно пластмассовым, но сказал я, кажется, достаточно нагло:
— То есть вы отнюдь не всевидящие, раз не можете рассчитать последствий?
— Не можем, — невозмутимо подтвердил Адамант. — В прошлый раз личинка не успела вылупиться — погибла. Мы знаем одно. Если частицы ткани, оставшиеся на ее коконе, превращены в смертельно опасное оружие, что же натворит Пленка, родившись?
— Она разумна!
— Она разумна, — эхом откликнулся Адамант. — Но это чуждый разум. Ты уверен, что Пленка по-настоящему вступила с тобой в контакт, а не просто заботилась о теле-носителе? Уверен, что, родившись, личинка не позабудет прошлое?
Я хотел бы сказать, что уверен. Не мог.
— Эх, ты… небожитель, — я вложил в слова столько сарказма, сколько сумел — и, кажется, мало.
— Где ты видишь небо, Мики? — спросил Адамант.
И тут я сорвался.
Нагнулся к обочине, вцепился в колючий пучок травы, рванул — ладонь заболела, тогда я дернул сильнее, желая одного — разбить что-нибудь, уничтожить, вместе с постылой иллюзией настоящего.
— Решать? Кого ты просишь решать, покойника?! Это — жизнь?! — заорал я на Адаманта, отбрасывая выдранную с корнем траву. Хотел было в него швырнуть — грязь как раз пристала его светлому плащику…
— Пошли вы все… да провалитесь со своими речами, умники!
Горло перехватило, я глотнул ледяного воздуха, кусая губы — поднял к лицу руку, лучше в нее вцепиться, как же все жалко, и я… сдохнуть бы там, у Факела, или лучше раньше, чтобы не знать ничего…
Поглядел на руку. Мокрая ладонь, былинки прилипли, жалкие, смятые. Едва ощутимый запах, скорее дождя, чем травы. А стебли эти уже никогда не просохнут, чтобы снова пахнуть летом. Пусть даже
Вечно от меня одно разрушение…
— Ну, что ты? — спросил Адамант, будто никто на него не орал только что.
— Прости… — кажется, он понял, насколько мне стыдно. Мягко сказал, ничуть не давя:
— Так что же?
Я кивнул, головы не поднимая — наверное, со стороны был точь-в-точь нашкодивший школьник. Хоть в угол ставь.
— Согласен отдать мне Пленку?
— Да. И…
— Что? — спросил он самую малость тревожно. С чего бы? Или… всякой гадости от меня ожидает, уж точно.
— И вот еще что… — я вдохнул, глубоко. Улыбнется — привычно, язвительно, выдаст очередную ехидно-правильную сентенцию? Нет, сейчас… не сейчас! Потом… как-нибудь.
— Пусть это дурость. Но ты ведь совсем уничтожишь Пленку.
— Совсем. У нее нет души, она не наша, Мики.
— Тогда и я… — голос сел. — В общем, хватит, я не хочу убивать. Я уже… А Пленка спасла Ная. И меня… и просто — она живая, разумная. Дать согласие — значит, убить.
— Мики, что ты придумал?
— Я тоже… не хочу быть. Совсем. Не могу.
— Мики, ты понимаешь, что такое — не быть? Совсем?
— Не уверен. Но ведь… за черту уходят люди, которые уже мертвы — а я их вижу. А ты и вовсе — высшее существо. Значит, там что-то есть.
— Высшее… — произнес он без выражения. — Вот уж где ты неправ, Мики.
— Все равно. Ты говорил о свободной воле. Я хочу так.
— Кому ты врешь, себе или мне? — жестко, едва ли не зло спросил.
— Я не вру. Знаешь ведь. Если сам не можешь… ведь кто-то может, Адамант. У вас наверняка есть… и такое ведомство. Окончательной смерти.
— Это твое подлинное желание, Мики? — отчеканил он воистину ледяным голосом.
— Да. Ну… ведь вы видите в душах. Я и правда не вру…
— Ты просто устал, — голос его стал обычным. — Мать, Ника… и каждый день — люди, которые не вернутся. Ты очень устал, Мики.
— С Никой я сам виноват. С матерью — тоже, наверное. То есть — точно знаю, что виноват. Я слишком долго бегал… ото всех. Надеялся втайне, что все решится. Вот и решилось… добегались.
— И сейчас ты кидаешься в другую крайность.
— Имею право. У меня свободная воля, — вяло огрызнулся я. Понимая, что Адамант говорит нечто, очень близкое к истине… Я внезапно совсем успокоился. — Пойми все же меня. Пленка сделала так, что теперь мы — единое целое. Когда рождаются сросшиеся близнецы, и врачи бессильны, близнецы вместе живут, и им остается умирать вместе. Я не стану спасать свою жизнь за счет другого существа, разумного и принесшего много пользы не только мне одному. Нечестно. Ты понимаешь?
— Я понимаю. — Прищурясь, он смотрел на Ромашку. — Думай.