Попытка – не пытка
Шрифт:
– Ты ноутбук настроил? – Я чувствовала, что мои нервы натянулись, как стальные тросы вантового моста.
– Да. А как же! Я же гений! Можешь садиться на пол. И ту-ту… Лететь куда подальше! – Он на удивление ловко перекинул ногу через спинку стула и сел на него верхом. – Только вот ответь мне… Ну ответь как на духу! Чем тебе так нравится Иосиф твой Виссарионович?
– Тебе-то какое дело?
– А я тебе скажу. Скажу, какое мне дело. Ему там сколько сейчас лет? Примерно пятьдесят семь или пятьдесят восемь… Так… А тебе сороковник…
– Мне еще тридцати девяти нет.
Он отрицательно поводил пальцем:
– Ни за что ты не уйдешь от ответа! Хочу понять… Да! Я таки понять хочу, что ты в нем нашла! Ну что?! Связалась бы с молодым, красивым, богатым… А тут… Тьфу! Одним словом. Он же ведь… это… ну никак уже, просто никак, скорее всего… Я же помню себя в его возрасте.
Я начала свирепеть:
– Слушай, ты, алкаш-новобранец! Был бы ты трезвый, я бы, может, и промолчала. Но раз ты нахрюкался, я тебе скажу. Ты такие предположения делаешь, потому что свечку в 1937 году держал? Или из-за того, что вдруг ко мне воспылал какими-то далеко недружескими чувствами? А?
– Тебе шестнадцать лет было, когда мы познакомились! Я тогда еще пожалел, что ты такая карапузина. А знал бы, что ты, когда вырастешь, геронтофилией страдать будешь, так, может быть, я бы это…
– Заткнись! – Я подошла и схватила его двумя руками за воротник рубашки. – Чем я страдаю – дело мое. А вот ты болен мазохизмом, потому что, видимо, очень хочешь услышать то, что я тебе сейчас скажу. Сталин – фантастический любовник. Понимаешь? Фантастический! А наша разница в возрасте меня вообще с ума сводит. Так что ты сейчас отправишь меня на дачу в десять вечера того же дня, а сам ляжешь спать в ожидании утреннего похмелья!
Я повернула его к ноутбуку, проследила, чтобы он ввел все так, как нужно, и села на пол, отчаянно вцепившись в электроды. Он постучал кнопками и спросил:
– Готова?
– Давно.
– Ну и лети тогда в полночь. Пусть он там поскучает немного без твоих виртуозных ласк…
Я хотела выкрикнуть какое-то ругательство в его адрес, но не успела, так как оказалась в пустой спальне 1937 года.
Я сидела и боялась встать. Откровенно вскрытый конверт и двухчасовое опоздание сулили мне прием в стиле 1941 года. Однако тянуть дальше было бессмысленно, и я, взяв себя в руки, пошла сдаваться. Выйдя из спальни, я открыла дверь в большую комнату и быстро зашла внутрь.
Сталин, который, видимо, два часа напролет сидел здесь и курил, поднял на меня глаза и отложил трубку на стол. Я стояла и от страха не могла выдавить из себя ни слова. Я была готова к приступу ревности, скандалу из-за того, что распечатала конверт, и даже к выговору за то, что не пришла сюда сразу после визита в 1952 год, а болталась в своем времени до ночи. Но того, что произошло дальше, я никак не ожидала.
Он резко встал. Подошел ко мне и вдруг стал обнимать меня так, как не делал еще ни разу за все время нашего знакомства. Даже если бы он сам там, в 1952 году, не рассказал мне о том, что любил меня здесь, в 1937-м, то после этих объятий у меня не осталось бы никаких сомнений в силе его чувств. Он
Я поняла, что опять забыла о парадоксах времени. Эти два часа, на которые я опоздала по вине пьяного Натаныча, заставили Сталина принять как факт то, что он оказался в иной реальности и теперь увидит меня лишь через пятнадцать лет, да и то всего на полчаса. И все это время с десяти до двенадцати ночи он думал о том, что потерял меня навсегда. Не знаю, насколько его волновало то обстоятельство, что ему придется не читать, а писать свое загадочное зашифрованное завещание, но то, что в течение последних ста двадцати минут он фактически переживал мою смерть, было очевидно.
Отбросив на стол конверт, который ему мешал, он немного отстранил меня от себя и посмотрел мне в глаза:
– Видишь. Я оказался более удачлив, чем тот, у которого ты побывала.
– Ты же мне это обещал, – улыбнулась я, надеясь, что, обуреваемый чувствами, он не станет меня допрашивать.
Но он, видимо, решил, что романтики на сегодня вполне достаточно, и сказал:
– Теперь тебе придется о многом мне рассказать.
Я кивнула, и мы сели на диван.
– Почему ты так долго дома была? – спросил он, поворачивая меня к себе лицом.
– Машина времени сломалась. Понимаешь, что-то не так. Кто-то хочет нам помешать. Был взлом системы… Ну, в общем, ее сломали как бы извне. И на восстановление понадобилось несколько часов.
Просканировав меня взглядом, он принял этот ответ и перешел к следующему этапу дознания:
– А опоздала почему?
Я закусила губы. Очень не хотелось признаваться в том, что упившийся вусмерть Натаныч поехал умом и от ревности ввел в компьютер не то время. Но любая ложь могла иметь для меня катастрофические последствия.
– Понимаешь, этот друг мой… Он… Он сильно переживал, что машина сломалась. Ну и выпил лишнего. Поэтому ввел не те данные…
Сталин внимательно посмотрел на меня:
– Это ответ неполный. Значит, есть что скрывать.
– Нет… – сразу распереживалась я. – Не хочу, чтобы ты так думал. Это такая ерунда, из-за которой тебе не стоит меня подозревать в чем-то. Ну… Ну… Дурак он, одним словом. Приревновал меня к тебе. Ему же приходится быть невольным свидетелем того, как часто я к тебе ухожу. Ну вот, видимо, человек и впал в это… ну ты знаешь, сильное душевное волнение.
Он усмехнулся:
– Это давно понятно было. Действительно, чушь полная. Теперь давай о документах.
Я послушно встала, взяла со стола злосчастный конверт и села обратно. При этом у меня было ощущение, что я попала в сказку, где Синяя Борода требует у жены предоставить ему испачканный ключ от потайной комнаты. Затаив дыхание, я отдала бумаги и стала следить за действиями Сталина, надеясь, что он ничего не заметит.
Он быстро оборвал край, вытащил листы и начал их просматривать. Меня это поразило. Неужели он может так просто читать свои шифрограммы? Или это не грузинский, а какой-то иной язык, которого не знал наш сосед, а Сталин изучал где-нибудь в духовной семинарии?