Пора созревания
Шрифт:
Похоже, он всерьез озабочен. Придется срочно поворачивать беседу в другое русло, иначе он, подавив гордость, прямо попросит меня предоставить оригинал ему и его искусству. Что тогда?
— Между прочим, — сказала я небрежно, чтобы заинтриговать его, — выяснилось, на чем основано первое письмо Вендлгард.
На секунду мне почудилось, что он навострил уши, однако я рано обрадовалась.
— А! Вы имеете в виду цитату из Хильдегард фон Бинген?
Тут уж я прикусила язычок: не хватает опять сознаться, что к рукописи не прикасалась!
— Чистый камуфляж. Но полагаю, в нем ключ к шифру по крайней мере следующего письма. Именно поэтому
Означают ли его слова, что он по-прежнему с помощью вычислений ищет что-то за текстом? Тогда я хотела бы знать: работает он с оригинальным, латинским текстом или пользуется немецким переводом? И есть ли расхождение в числовом значении у немецкого слова и его латинского аналога? Мы-то бились с немецким. Ведь, по Унумгангу, числовая структура связывает все языки.
— Теперь меня интересуют разные слои в письмах, — сказала я. — Возьмем начальные строки первого письма. Они принадлежат Хильдегард, следовательно, написаны на латыни. Но ведь дан перевод! Кто его сделал? Наверное, сама Вендлгард. Возможно, это ее упражнения, проба пера, проверка собственного мастерства в немецком языке. Если так, то не исключено, что перевод действительно содержит ключ…
— Дорогая моя! — перебил меня Унумганг. — Конечно, соображения такого порядка — самые верные. Но все же от вашего внимательного взгляда не могло ускользнуть то обстоятельство, что текст Хильдегард длится только около десяти строчек и переходит в изложение Вендлгард, или кто там скрывается за этим именем. Сначала чужеродные предложения пристегиваются как придаточные. Потом вступают целые периоды, которые по звучанию вполне соответствуют стилю Хильдегард, однако не встречаются в ее трудах. Вставки не выделены ни шрифтом, ни подчеркиванием, что означает единственно — они служат для смягчения тона письма.
Я попробовала обратить профессора к его же собственному утверждению:
— Так, по-вашему, автором писем не обязательно является Вендлгард фон Лейслинг?
Унумганг шумно набрал воздух, чтобы обескуражить меня посильнее:
— Что значит историческое лицо? Упоминание в хронике XIII века отнюдь не доказывает, что его носитель действительно существовал. Хроника может оказаться фальсификацией или недобросовестной копией. К примеру, одна хроника аббатства Трунзео сгорела при пожаре в XIV веке. Остались копии, сделанные переписчиками. Так вот, они весьма и весьма разнятся в целом ряде фрагментов. Особенно грешит отсебятиной копия, подготовленная последней аббатисой монастыря Магдаленой Дитрихин, жизнерадостной особой с ощутимым уклоном в протестантизм. Впрочем, история бенедиктинок из Траункирхена закончилась в 1572 году. В XVII веке, после успешной «обратной реформации», монастырь перешел к иезуитам. Я всерьез задаюсь вопросом: насколько вообще можно доверять таким, с позволения сказать, источникам, как ваша рукопись?
— Да, но… — У меня не было слов.
— Слушаю.
Я наяву увидела саркастическую улыбку Унумганга.
— Да, но ведь у каждого из нас есть свой собственный интерес к переписке. Например, вы заранее знали, что следует искать в барсучьем брюхе, я в отличие от большинства поняла только потом, что попало мне в руки.
— Свалилось. Скажите честно: свалилось как снег на голову.
— Но почему?!
Наверное, я воскликнула довольно громко. Унумганг приглушил голос:
— Может быть, причина заключалась в том, что вы, как писательница, являетесь лучшей хранительницей сокровища, нежели
Судя по голосу, его затрясло. Я перевела огонь на себя:
— Но признайте и мою правоту, шансы должны быть равными!
— По большому счету да. Если не принимать во внимание вашей маленькой слабости той ночью, когда вы сыграли в пользу нашего коллеги из Стамбула.
— Как соотечественник Незими, он заслуживает право на небольшое преимущество.
Унумганг из опасения быть заподозренным в ревности или зависти смягчил тон:
— Конечно-конечно. Только боюсь, ему оно не поможет, если он не владеет коптским языком.
— Коптским?
С какой стати профессор приплел египетскую ветвь семито-хамитских языков?
— А! Забудьте!
Опять он счастлив оставить меня без объяснений.
— Подумайте лучше о Вендлгард. Похоже, сей мифический образ недаром засел у вас в голове. Может быть, ваша роль в этой истории важнее, чем всем нам кажется. Уж не вы ли хранительница тайны? Я бы не удивился. Доброй ночи, милочка!
Он повесил трубку, а мой взгляд непроизвольно спланировал на подоконник. Iris elegantissima показался мне воплощенной радостью жизни.
Темень была непроглядная. Потом на небосклон лениво выкатилась беременная луна и уставилась на мой крошечный храбрый ирис, тот принялся колоть лунный свет острым ятаганчиком.
Задернув шторы, я включила лампу. Наступил вечер трудного дня. Тело ломило: я чувствовала каждый камень, что подняла сегодня. Самое умное — предоставить сну сделать свое дело, отдых — лучшее лекарство от подобной хвори.
Унумгангу удалось как следует озадачить меня.
«Вот, значит, как! — подумала я. — Профессор и пастор, Пат и Августа — все считают себя крупными экспертами по Вендлгард. Куда мне до них! А как насчет Незими?»
Я метнулась к книжным полкам. Отдельного издания Незими в моей коллекции не было — пришлось выискивать стихи в разных сборниках турецкой литературы. Однако стоять становилось все тяжелее, хотелось немедленно лечь. Я взяла одну антологию, прихватила на всякий случай словарь и побрела в спальню, чтобы использовать творческий порыв, пока не уснула.
Короткое и выразительное стихотворение привлекло мое внимание. В грубом переводе оно звучит так:
Душа моя, приветствую тебя! Тебя, что своевольна, как река. Приветствую тебя! Красавица с медовыми устами Навеки мое сердце унесла. Приветствую тебя! Готов отдать я ей И ум, и тело, и жизнь саму. Приветствую тебя! Любимая вошла и подмигнула: — Что, Незими, чело твое туманит? Душа моя, приветствую тебя! Тебя, что своевольна, как река. Душа моя!