Пора созревания
Шрифт:
Спустя полчаса (я как раз срезала отцветшие побеги с кустовой розы) ко мне нагрянула Августа.
— Имея дело со столь важным документом, — заявила она, — следует думать не о скорости, а о качестве! Воссоздание текста — медитативное: требуется время на погружение в материал и концентрацию сознания. — «Ловушки снов» замерли на косицах, круглое лицо с маленьким приплюснутым носом выразило мечтательность. — Наскоком здесь ничего не добьешься, необходимы интуиция и проникновение, большая доля умения и маленькая толика удачи, если не сказать ловкости. Такой код не раскроешь с помощью
— А что такое «Alpha — Bravo — Charlie»?
Немка смерила меня уничижительным взглядом.
— «Alpha — Bravo — Charlie» — алфавит, принятый в международном радиовещании, используется для кодирования самых простых сообщений. Вот, к примеру, строка «О любимейший из братьев, мой живой свет, тот, кому открыты тайны, расскажешь ли…». Она будет звучать так: отель, Лима, юг, браво, Индия, Майк, эхо, йод, широта, Индия, йод, Индия, зеро, браво, Ромео, альфа, танго, эхо, виски…
Фантастика, до чего быстро она выговаривала слова, несмотря на проповедуемую медлительность!
— Наивный и нетерпеливый ум сразу попытается сложить из понятий какую-нибудь связную историю. И если вдуматься в символический смысл слов «Ромео» или «Майк» (только подумайте о «немецком Михеле» [8] ), представить, что имеется в виду под словами «отель» или «униформа», то зашифрованное послание живо будет слеплено. Но только все это — чепуха, халтура, присущая шпане, у которой одна забота — застолбить приоритет. Увы, большая часть научных работ, написанных в цейтноте или ради славы, является макулатурой уже в момент создания. И не только у нас в «Женском просвещении». — Она вздохнула и пробежала глазами страницу. — О! — Поднесла лист к носу. Похоже, она забыла надеть контактные линзы. — О! О! О!
8
«Немецкий Михель» — нарицательное имя, символ простого, недалекого человека.
Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, что ее потрясло. Августа подняла взгляд. Я откинулась назад. Августа улыбнулась, зажала копию под мышкой, признательно потрясла мою кисть с ножницами двумя руками, которые оказались пухлыми и очень мягкими, сердечно поблагодарила меня за то, что я любезна и непосредственна в общении, а также за то, что я всем существом предана науке, и устремилась к воротам.
Я успела крикнуть ей, что в обмен на любезность и непосредственность жду сообщения о результатах изысканий. Августа из-за ворот легко мне это пообещала. Стоя на веранде, я долго наблюдала, как она галопирует в долину, словно здесь, у меня, ее укусила блоха из поговорки.
Многочисленные «О!» расшевелили во мне любопытство. Собирая постель, вывешенную утром на веранде для просушки под неверным осенним солнцем, поливая цветы на балконе, я постоянно думала о Майке, который путешествовал на «альфа-ромео», а потом, блистая униформой, пил виски и танцевал танго в отеле под названием «Зеро», несказанно радуясь тому обстоятельству, что эхо выступления
Августа права: стоит наобум взять несколько понятий — и голова начинает увязывать их в рассказ, будто сознание не переносит разницы.
Чем же так возбудил пока-не-профессоршу Августу текст, который все сочли мнимым?! Что заставило ее выпалить свои «О! О! О!»? Совершенно очевидно, она обнаружила нечто такое, что всколыхнуло даже ее застоявшуюся флегму.
Я решила ограничиться мнимым текстом, то есть внимательно прочесть рукопись, а потом подождать, что скажут специалисты. Втайне я полагала, что текст вовсе не зашифрован: зачем?
Итак, я стояла на площадке лестницы, ведущей в прихожую, опершись на перила, и размышляла о… Вдруг раздался звонок. Кто бы это мог быть? Наверное, трубочист, он обещал зайти на днях. Впопыхах я споткнулась о последнюю ступеньку и подвернула ногу. Тем не менее я достигла двери и отворила ее.
На пороге сидела собака. А пастор инспектировал мой огород: деловито осматривал начинающие краснеть помидоры, снимал пробу с малины, оценивал мою гордость — мангольд сорта «Вулкан».
Я доковыляла до пастора, и мы обсудили основные правила возделывания тыквы, равно как и осеннюю обрезку плодовых кустов, а когда я открыла ему глаза на преимущества моей компактной оросительной установки, пастор сказал, нимало не смущаясь:
— У меня такое чувство, будто сегодня ночью вы приняли решение…
Я растерялась, но сообразила, что сегодня ночью мы с Самур-оглы сошлись. Сошлись пока на том, что стоит раздать копии всем, кто вчера у меня был.
— А оригинал?
Интонация пастора укрепила во мне подозрение: не текст и не его расшифровка занимают молодого человека, а рукопись. Я пожала плечами — куда деть манускрипт, я еще не придумала.
— Не правда ли, ему будет лучше в сокровищнице госпитальной церкви? Как документ религиозного содержания…
— Хотите сказать «еретического содержания»? Охотно допускаю, что у вас есть на то основания.
Пастор выдал самую елейную улыбку, на какую был способен:
— Вы ведь сказали, текст исчез? Но даже если кому и придет в голову проявить его снова, скажем, для демонстрации, то, судя по многочисленным примерам из церковной истории, особенно антиканонические места окажутся зашифрованными.
По части логики пастор всегда был на высоте, но я осталась неумолима:
— Все, что было в барсучьем животе, принадлежит мне. Кстати, и барсук в саду мой, и малина, которую он поедает, моя!
— Да я ничего такого не имел в виду, просто подумал…
Он заметил, что я хромаю, и посоветовал уксусный компресс: ему сразу полегчало, когда он недавно похожим образом пострадал.
Я преподнесла пастору копию, святой отец изысканно поблагодарил меня и сунул, по-моему, несколько безучастно листы во внутренний карман элегантного пиджака цвета мокрого антрацита. Пес тем временем объелся травой и теперь отрыгивал ее прямо перед моей дверью. Заметив, что хозяин собрался восвояси, Руфус, тявкая, подскочил к нему, не в силах унять радости — так и прыгал вокруг пастора до ворот.