Пора веселой осени

Петров Сергей Константинович

День прошел без особых хлопот. С час Андрей Данилович пробыл у директора завода — тот заинтересовался, как работает заводская туристическая база на озере за городом. Работала она хорошо, и он подробно рассказал обо всем. После обеда Андрей Данилович заседал в жилищной комиссии. Здесь тоже все было ясным и на этот раз обошлось без обид: у одного из подавших заявление на расширение жилой площади родился второй ребенок, и семью решили переселить из однокомнатной квартиры в двухкомнатную, а ордер на освободившуюся квартиру выдали молодоженам. В общем, редким по спокойствию выдался день,

отдыхать только в такие дни от работы. Но домой он все равно вернулся вялым, молча, без аппетита съел то, что поставила теща на стол, и ушел в сад.

Слышал из сада, как хлопнула калиткой жена, но к ней не вышел, а чуть позднее, зайдя в сени за напильником, чтобы поточить от нечего делать лопату, неожиданно подслушал разговор жены и тещи в кухне:

— Андрей-то хоть поел? — спросила у нее жена.

— Поел, — ответила теща, — но так, будто я ему не суп, а ополоски в тарелку налила. И хоть бы слово сказал… Опять за свое взялся.

Помолчав, жена задумчиво проговорила:

— Просто и не знаю, мама, что и делать. Очень уж он, видимо, переживает всю эту историю с домом. Тоже ведь и его надо понять… Я уж подумываю: а не плюнуть ли на этот переезд. Жалко мне его, честное слово.

— Не обращай внимания. Покуражится и перестанет.

Боясь, что они обратят внимание на неплотно закрытую дверь в сени, он тихо вышел во двор, подумав:

«Смешные люди. Разве в доме дело? Вся жизнь пошла кувырком».

Походив по саду, он умылся и лег с книгой на тахту, включив в изголовье торшер. Подошла жена и села рядом.

— Лицо у тебя, отец, какое-то серое. Не заболел ли ты у меня?

— Пустяки. Просто немного устал, — сказал он.

Она погладила его руку.

— В отпуск нам с тобой пора. Отдохнуть куда-нибудь съездить. Вот только… дом опять… Затеяли мы…

— А что тебя так дом беспокоит? Построят его не раньше октября, это уж точно, тогда и переедем себе спокойно. В этом-то отношении все в порядке.

— Вот как? — она оживилась. — А в чем же тогда не все в порядке?

— Да видишь ли какое дело… — протянул он. — В общем, в деревню я хочу к своим съездить.

— Ну-у, отец, опять неладно. А я надеялась, что мы где-нибудь вместе с тобой по-настоящему отдохнем.

Андрей Данилович нахмурился.

— Я никуда не поеду. Только в деревню.

Жена сердито дернула плечом.

— Ох, и упрямый же ты, Андрей. Не так, так этак настроение испортишь.

Она резко поднялась, и на тахте звякнула пружина. Андрей Данилович перевалился на бок и ухватил жену за подол платья.

— Да ты не сердись. Поехали со мной?

— Ну да. Там за месяц от скуки умереть можно.

— Эх ты, в деревне — и скучать. Да кто же скучает в деревне? Страда скоро начнется, хлеб пойдет, можно в поле поработать, на току, — он засмеялся, представив жену возле веялки или молотилки, добавил: — Ну, речка рядом, рыбку поудить можно.

Жена махнула рукой.

— Хватит тебе, отец, хватит. Давай так: я беру детей и еду на юг, а ты, уж коль так хочется, подавайся в деревню, — она усмехнулась. — Если, конечно, не передумаешь.

Но Андрей Данилович, к ее удивлению, не передумал, вскоре оформил отпуск и купил билет

в купированный вагон скорого поезда. Правда, стоя в очереди за билетом у окошка железнодорожной кассы, он с беспокойством думал: а не напрасно ли затевает эту поездку? Не лучше ли отдохнуть с семьей? Что-то сильно стало тревожить его в этой затее. Но вот внес он в купе вещи, пахнуло на него запахом вагона, и у него сильно заколотилось сердце. Он прижал руку к груди и привалился плечом к дверному косяку. Секунду стоял так, широко, взволнованно открыв глаза — хотелось, чтобы поезд поскорее вынес его за городскую черту. Он уже предвкушал, как прильнет к окну и будет смотреть на поля, леса, на зеркальные озера, часто встречающиеся на этом пути.

Жена на перроне посмеивалась над ним, говорила, что потянуло его, старика, на волю, в пампасы, а когда объявили отправление вдруг часто замигала, вздрогнула всем телом и ткнулась лицом ему в грудь.

Он растроганно погладил ее волосы и сказал:

— Что с тобой, профессор? Вроде, не на фронт провожаешь. Скоро вернусь.

В купе вместе с ним ехал летчик-подполковник. Ехал он в отпуск, был взбудораженно-весел и сразу же, как только поезд отстучал колесами мимо домов пригорода, вынул из плотно забитого чемодана со вздувшейся крышкой бутылку вина. Припечатал ее донышком к столику.

— Давайте знакомиться, — и протянул руку. — Васильев.

Андрей Данилович привстал с полки.

— Лысков.

Выпив, они разговорились, и тут Андрей Данилович (позднее он вспоминал это то со смехом, то со стыдом) на вопрос летчика, где он работает, бормотнул:

— Агроном я.

Рано утром он вышел из вагона на маленькой станции. Едва успел поставить чемодан на землю, как поезд лязгнул колесами. В открытое окно высунулся летчик и помахал рукой.

— Хорошего урожая.

Андрей Данилович тоже помахал рукой и пошел по обочине дороги за станцию, мягко ступая ногами в пыль.

Высокое утреннее небо сначала было родниково-прозрачным, бодрило шаг своей свежестью, но чуть погодя на блестяще-синем фоне его проступили сквозные перистые облака, и небо словно бы запотело. На горизонте его все сильнее нагревало солнце, и там, далеко за полями, волновалось и ширилось марево.

Воздух над дорогой густел, тяжелел, стал неспокойным и до звона давил на уши.

На полпути, обдав затылок горячим воздухом, нагнал его шальной ветерок. И сразу по хлебам упруго пошли от дороги широкие волны. Андрей Данилович почувствовал — чемодан оттягивает руку, опустил его на землю и шагнул в эти волны, в высокую, ему по грудь, пшеницу.

Колосья тяжело клонились, а когда он сорвал один колос, то из него легко высыпались на ладонь тяжеловатые зерна.

«Убирать, вроде, пора», — подумалось ему.

Поискал глазами в поле — не убирают ли? — и увидел впереди одинокий дуб. Он обрадованно подхватил чемодан за ручку и пошел к дереву. Сколько помнил он себя в детстве, столько помнил и этот дуб. За годы он почти и не изменился — такой же кряжистый, в броне нетленной коры. В широких листьях вызревают желуди.

За дубом стоял на выкошенном участке поля комбайн. А из-под комбайна торчали ноги.