Пора забот
Шрифт:
Гена тоже смотрел на озеро и первый высказал совсем неосуществимую мысль:
— Если бы у нас с тобой были ружья, настреляли бы уток, сдали бы в сельпо, вот и деньги на сапоги…
— «Если бы»… — передразнил его Ваня. — Если бы у нас были ружья, да порох, да дробь, да если бы умели стрелять… Что пустое говорить!.. Проще — если бы у нас с тобой были деньги, пошли бы и купили…
Гена смолчал. Задача была сложной и казалась непосильной. А Ваня вдруг сорвался с места и решительно сказал:
— Идем к сапожнику…
Дядя
Из-за кухонной перегородки вышла хозяйка со сковородкой жареной картошки и, увидев ребят, пригласила:
— Проходите, садитесь…
Ребята сели на скамейку. У сапожника лицо было строгое, и Ваня подумал, что ничего не выйдет из его затеи, но присутствие хозяйки ободрило его.
— Мы пришли просить вас, дядя Яков, — несмело сказал он.
— О чем? — сапожник отодвинул от себя тарелку и, вытирая полотенцем большие продымленные усы, пристально посмотрел на ребят: — Если кому сапоги починить — не возьмусь. Вон видите, какая гора в углу. Все это надо сделать в срок, люди собираются на пахоту…
Рядом с низеньким столиком, на котором стояли коробочки со шпильками, гвоздочками, лежали куски дратвы, несколько шильев и молоток с клещами, — горой были свалены старые сапоги и ботинки разных размеров. Ваня даже испугался, увидев это старье. «Ничего, однако, не выйдет», — подумал он и сказал:
— Мы не о себе… Товарищ наш заболел, в школу не ходит. Сапоги худые, он и простыл…
— Когда сапоги худые, люди стараются обходить лужи, а вам-то все нипочем: река — не река, море — не море, — сказал наставительно дядя Яков. Голос у него был грубый, трескучий, и, глядя на его суровое лицо, Ваня потерял всякую надежду. — Ничего, ребятки, не выйдет. День и ночь сижу. Председатель колхоза сам часто наведывается, торопит — на полях вовсе мало снега осталось, скоро выезд, а босиком никого на посевную не пошлешь…
— Мы это понимаем, — сказал Гена, опустив голову, словно боясь колючих глаз сапожника. — Сашку жалко — на второй год может остаться. А учился хорошо…
Ваня обрадовался. «Молодец Генка, правильную линию взял…» — и торопясь, пока дядя Яков не сказал последнего, решающего слова, добавил:
— Мы за сапоги сами заплатим, хоть деньгами, хоть рыбой. Сколько скажете, столько и принесем. Вот лето придет, мы рыбачить будем, рассчитаемся. Обидно, дядя Яков, что Сашка из-за сапог на второй год останется во втором классе.
— А он чей, Сашка-то? — спросила хозяйка.
— Да Матрены Ореховой, — привскочил Ваня со скамейки, надеясь в хозяйке найти поддержку. — Трое их у нее.
— А-а-а, знаю, — протянула она. — Это вы про ее старшего говорите? Несчастная!.. Федор с Василием на фронте погибли, а ей одной приходится тянуть троих… Легко ли!
— Ей правительство
— Правительство-то помогает, а мы что? Понимать надо чужую беду. Не в радость ей это… — горячо сказала хозяйка, глядя на мужа. — Великое ли дело — сапожонки изладить? Проговорим больше… Возьмись и сделай…
Ребята ликовали: хозяйка была на их стороне.
Сапожник кончил обед и, завертывая толстую цигарку, спросил уже более мягким голосом:
— Сапоги-то шибко поношенные?..
— Да, можно сказать, одни голяшки целые, переда и подошвы нужны, — сказал Ваня, все еще не веря в успех.
— Вот то-то и оно! Все равно что новые шить… Что ж вы не принесли? — почти сердито выкрикнул он. — Идете по такому делу — и с пустыми руками…
— Да мы только спросить пришли, — сказал Ваня. — Мы сейчас…
Ребята вскочили и, осторожно прикрыв дверь, убежали.
Обо всем этом мне рассказала Анна Федоровна и добавила:
— Сапоги для Саши были сделаны на неделю раньше, чем он встал с постели. Ваня и Гена помогли ему догнать класс.
Когда я стал прощаться, Анна Федоровна, как бы вспомнив о самом важном, сказала:
— Матрена Орехова потом приходила благодарить меня. А при чем здесь я?.. Ребят, говорю, благодарите да сапожника, а я тут не виновата…
Поздно осенью я снова побывал в колхозе “Моряк”. В полях уже все было убрано, нигде не шумели молотилки, не стучали веялки, только неустанные тракторы еще урчали на полосах, поднимая зябь. Колхозники-рыбаки переключились на осеннюю путину, и на улицах, как и летом, было мало людей, зато возле школы, во время перемен, закипала возня: ребята бегали, боролись, играли в лапту, гоняли футбольный мяч.
Перед вечером я зашел в правление колхоза. Председателя не было. За большим письменным столом сидел уже немолодой очкастый бухгалтер, а против него — Ваня Поярков. Я сразу узнал его, хотя одет он был в новый серый пиджачок, и летние выцветшие вихры были острижены под машинку.
Они о чем-то спорили, и я не сразу мог понять.
— Это ж уравниловка… — горячился бухгалтер. — У нас так не ведется, чтобы всем поровну: сколько заработал, столько и получай. Отошли времена для лентяев…
А Ваня стоял на своем:
— Ну и пусть по-вашему уравниловка! Мы же не колхозная бригада… Сами разделим… А лентяев среди нас не было…
— Да пойми ж ты, голова садовая, одинаковых людей не бывает. Ты добыл рыбы больше, чем твои товарищи, значит, и получить должен больше. За Сашкины сапоги ты носил рыбу сапожнику?
— Ну, носил. За работу обещал, вот и носил…
— Так Сашка Орехов мог сам это сделать. Вы ж его обули, чего же надо?
— Может, и он носил, я не знаю…
Пришел председатель. Поздоровавшись со мной и узнав, о чем спор, сказал бухгалтеру: