Порноброкер
Шрифт:
"Как я понимаю, ты уже посмотрел фильм. Может быть, ты сочтешь его достаточно увлекательным, чтобы включить в продажу вместе с остальной твоей продукцией? Я даже придумала неплохой подзаголовок: «В главной роли Трисия Камерон, развратная дочь уважаемого гражданина Клайда Камерона». Можешь разослать объявления в рекламные газеты: «Торгово-банковский трест Камерона счастлив предложить вам мировую премьеру — „Совокупление“! Смотрите, как дочь Камерона делает это с мужчинами! Смотрите, как она делает это с женщинами!»
Так поступили со мной твои друзья, милый
Я умоляла их на коленях, а они потешались надо мной.
Они так смеялись, что не сразу смогли начать меня насиловать, но, разумеется, быстро с этим справились. Моя беда в том, что я ничего не могу забыть. Я не могу отмыть эту грязь. Есть только один способ забыть обо всем — навсегда. Поэтому — и я надеюсь, что ты простишь своей дочери ее эмоциональность, — я хочу покончить с собой. Сегодня. Я работаю здесь официанткой, моего настоящего имени никто не знает. Когда они найдут мое тело, решат, что я просто старомодная провинциалка, которая считала беременность слишком постыдной! Но я действительно не могу смириться с мыслью, что ношу ребенка Вилсона, тем более зачатого подобным образом. Уверена, милый папочка, что ты меня поймешь, и надеюсь, не смутишься, даже если будет названо мое настоящее имя. Я словно наяву вижу, как ты восхищенно качаешь головой и говоришь: «Сильна малышка! Как мило с ее стороны избавить меня от хлопот!»
Что ж, прощай, милый папочка! Желаю тебе гореть в аду!"
Под письмом стояла выведенная полудетским почерком подпись: «Трисия».
Признание Камерона, как он и сказал, оказалось весьма полным. Фильм предлагался в качестве свидетельства того, что Вилсон фактически изнасиловал его дочь. Камерон напоминал полиции, что Бриджс производил съемку и тоже должен считаться соучастником изнасилования.
Камотта он вознаградил за помощь с телом Бонни Адамc тем, что упомянул его весьма осторожно. Гейл Коринф тоже упомянул, и у меня сложилось впечатление, что Камерон с удовольствием втянул бы ее посильнее, но не сумел.
Я вернулся к письму Трисии. Что-то в нем меня настораживало. Чем дольше я на него глядел, тем больше в этом убеждался. Для письма, написанного накануне самоубийства, оно выглядело слишком гладким, слишком красиво составленным. Ни единой опечатки.
Безошибочно выбраны упреки. Даже дрожащая полудетская подпись смотрелась как тщательно разработанный завершающий мазок — в расчете на то, что эмоциональность Камерона помешает ему сравнить подпись с настоящим почерком дочери. Это следовало как можно скорее проверить. Камерон не мог оживить Бонни Адамc, но если моя догадка верна и письмо подделано, то это облегчило бы ему чувство вины, которую он на себя взвалил. Я уже находился на середине лестницы, ведущей наверх, когда дом сотряс грохот выстрела.
Ноги мои сами собой побежали быстрее, и через пару секунд я уже достиг кабинета. Рванув дверь, я влетел в берлогу мистера Камерона и тут же понял, что спешил зря.
Камерон снял со стены охотничье ружье, поставил его прикладом на пол, зажав между коленями, положил подбородок на ствол и спустил курок. Мощный заряд снес ему полголовы, забрызгав мозгами все стены.
Я ничего уже не мог сделать, и, если бы задержался в кабинете хоть на минуту, меня бы вырвало. Поэтому я вышел и побрел через гостиную к дверям.
Пленка, письмо и подписанное признание в цокольном помещении вместе составляли бомбу с часовым механизмом, который честно тикает, сколько ему назначено. Можно было не спешить; Клайд Камерон тоже никуда не уйдет.
Я вошел в магазин «Новинки Вилсона» около трех часов пополудни. Парочка юных матрон хихикала над какой-то книжкой — как мне показалось, прекрасным иллюстрированным пособием на тему «Как это делается». За прилавком скучала тощая девчонка в ветхих джинсах и длинной зеленой хламиде. Жесткие, как проволока, волосы в беспорядке падали ей на плечи. Судя по ее виду, она либо умирала от недоедания, либо ее заживо поедали угри.
— Вы что-то хотите? — пискляво спросила она.
— Вилсон здесь? — прямо спросил я.
— Там, — мотнула она головой. — Но он занят.
Я обошел прилавок; она издала протестующий писк, но не попыталась остановить меня. Вилсон действительно был занят: он сидел на пустом ящике со стаканом в руке и на две трети опустошенной бутылкой ржаного виски. Тонированные стекла повернулись в мою сторону, и на губах появилась жесткая усмешка.
— Мы с Дэнни, должно быть, стареем, — лениво произнес он. — Только мы тебя отделали, как ты опять напрашиваешься!
— Помнишь тот фильм, где ты фигурировал вместе с Бонни Адамc и Трисией Камерон? — спросил я. — Когда его сняли?
— Я сегодня очень добрый, — пробасил он, — так что вали-ка ко всем чертям, Холман, пока в госпиталь не попал.
Благодарите судьбу за пустяки! В данный момент я радовался тому, что он сидел, ибо это давало мне прекрасную возможность основательно лягнуть его по обеим голеням. Он заорал от боли и инстинктивно схватился за голени руками, а я поднял почти пустую бутылку и резко ударил его промеж глаз. Он качнулся назад, заливая грудь алкоголем, потом качнулся вперед, словно маятник. Я еще раз хватил его по лбу бутылкой. Завалившись назад, он с тяжелым грохотом шлепнулся с ящика на пол и больше не мог встать. Подойдя ближе, я с чувством пнул его по ребрам, перевалив на живот.
— Не надо! — промычал он.
— Как это! — удивился я. — Я только начинаю, Билли-крошка! Мы с тобой встречались дважды, и оба раза ты лупил меня до полусмерти, помнишь? Пора и мне повеселиться!
Он ухитрился подняться на четвереньки, но я ударил его ногой в живот, и он снова распластался на полу. Я перекатил его на спину, снял тонированные очки и отбросил их в сторону, а потом придавил его горло ногой.
На лице у него выступил пот, он обеими руками вцепился в мою лодыжку. Голый ужас в глазах свидетельствовал о том, что он ждал смерти.
— Буду честен с тобой, приятель, — сказал я. — Я бы с большой радостью прикончил тебя. Но мне нужно сначала кое-что узнать. Если будешь хорошо себя вести, я, глядишь, и передумаю. Так ты помнишь, когда вы сотворили свой шедевр с Бонни и Трисией Камерон? — Я чуть-чуть ослабил давление ноги, чтобы он мог говорить.
— Около трех недель назад, — пробулькал он.
Это согласовывалось со словами Маризы.
— Что потом стало с Трисией?
— Мы отпустили ее.
— Шутки в сторону! — Я снова придавил его горло.