Порочное полнолуние

Рууд Рин

— Могли бы и в подземелье тебя закрыть под замок, — я слабо улыбаюсь. — У них тут, наверное, и пыточная есть.

Сажусь на бортик ванной, включаю воду и затыкаю слив пробкой из черного каучука. На тумбе с высокими ножками стоят стеклянные пузатые бутылки с дозаторами и строгими наклейками: шампунь, мыло и даже пена для ванн.

Почему-то именно пена для ванн выводит меня на тихую истерику с ручейками горьких слез. Рыдаю и наблюдаю, как поток воды взбивает белые пушистые сугробы и судорожно вдыхаю терпкий аромат лаванды, что наполняет ванную

комнату.

Скидываю платье, белье и ежусь от легкого сквозняка. Озираюсь, потому что мне кажется, что за мной наблюдают, и торопливо прячусь под ароматной пеной в горячей воде.

Раздумываю над тем, а не утопиться ли мне, но понимаю, что у меня не хватит смелости и выдержки хладнокровно окончить свою жалкую жизнь. Во мне еще теплится слабая надежда, что я вернусь домой. Без памяти.

Валюсь спать прямо в халате и с мокрыми волосами. Несколько секунд, и я выключаюсь. Ни кошмаров, ни сладких волшебных грез. Только черная тишина, будто я перестала существовать во Вселенной, но из небытия меня вырывает какая-то возня.

Открываю глаза и осторожно откидываю балдахин. У кровати стоит полуголый Эдвин в хлопковых штанах. В одной руке — пустая бутылка из зеленого стекла, в другой — букет ромашек и синих колокольчиков.

— Я тебя разбудил? — краснеет и мило улыбается.

— Что ты делаешь? — хрипло интересуюсь я.

Отмечаю про себя, что Эдвин очень грациозен, как танцор современного балета: он развит, строен и изящен. Я бы его сравнила с хищной кошкой, а не с волком.

— Люди ведь любят цветы? — отвечает вопросом на вопрос и с трудом сует букет в горлышко бутылки.

— А оборотни?

— По большей части нет, — ставит бутылку на тумбочку и садится на край кровати, — но я люблю. И мама любит, пусть и не признается.

Встрепенувшись, подскакивает и охает:

— Я же тебе завтрак принес.

Через секунду на моих коленях лежит поднос с тремя вареными яйцами, ломтиками вяленого мяса, кусочками твердого сыра, двумя тостами и чашкой черного кофе. Недоверчиво смотрю в довольное лицо Эдвина.

— Ешь, Ласточка.

Подозреваю, что я для него — забавный домашний питомец. Как хомячок. Старшие братья притащили городскую девку в лес, а ему очень любопытно. По крайней мере, я в детстве с таким же воодушевлением смотрела на котенка подруги и пыталась его накормить мясным паштетом.

— Крис и Чад на охоте, — ласково говорит Эдвин, словно мне интересно, где запропастились эти извращенцы.

Меня нервирует немигающий взгляд зеленых глаз, и я, спешно расправившись с завтраком, залпом выпиваю кофе. Жую последний кусочек солоноватого мяса и отставляю поднос в сторону.

— Мама хочет с тобой поговорить, — Эдвин приглаживает мои волосы на макушке. — Она у себя в кабинете.

Вопросительно изгибаю бровь.

— На третьем этаже, сразу после библиотеки.

Целует в лоб и всматривается в глаза. Мне неловко под изучающим взором Эдвина, будто он лезет в мои мысли и что-то в них ищет. Вдруг он с детским озорством подмигивает

и встает, горделиво встряхнув кудрями. Потягивается в гнетущей тишине и немедленно покидает меня.

Глава 13. Совет от волчицы

Заявиться к хозяйке замка в халате мне не позволит воспитание, но своего платья я не нахожу. Даже заглядываю под кровать, но оно куда-то исчезло, как и мое нижнее белье: меня лишили не только свободы, а также и трусов. Замечательно. Открываю шкаф и, оторопев, ойкаю. На плечиках висят с дюжину тщательно выглаженных платьев. Как странно.

Выбираю неброское платье из тонкой серой шерсти с глухим воротом и копошусь в коробках, в которых нахожу скромные черные лодочки без каблука. Не мой размер: немного жмут в носках, но лучше так, чем босиком.

Подпоясываю платье и задумчиво осматриваю отражение в зеркале. Я похожа на бледную ученицу закрытой женской школы, в которой царят строгие нравы и правила. Нехотя расчесываю запутанные волосы и замираю, когда слышу за окном глухой волчий вой.

Откладываю гребень и выхожу на небольшой балкончик. Ветер треплет волосы, а сердце сжимается от страха: я стою прямо над каменистым обрывом и бурной рекой. Гляжу на блеклое утреннее солнце, затем на кроны деревьев и вновь опускаю взор. Прыгнуть, и дело с концом.

Однако я боюсь высоты, как и многих других вещей. В печали и трусости покидаю комнату и поднимаюсь на третий этаж. За первыми дверями нахожу библиотеку: просторное помещение с книжными шкафами высотой до самого потолка, вторым ярусом, приставными лестницами на колесиках и уютной зоной для чтения. Может, я улучу момент и сяду в одно из глубоких кресел у низенького столика и что-нибудь почитаю, а сейчас мне пора.

Иду к следующей двери и тихо стучу. Я будто пришла к строгой директрисе за выговором.

— Входи.

Кабинет хозяйки замка впечатляет размахами: здесь могло бы поместиться три средних спален. Комната поделена на несколько зон. В одном углу стоит черное пианино, которое меня очень удивляет, у центрального окна — массивный письменный стол, чуть поодаль софа с тремя креслами и секретер из темного дерева, а в глубине низенький журнальный столик и узкая тахта на резных позолоченных ножках. Именно на ней расселась мать оборотней и раскладывает пасьянс.

— В ногах правды нет, — она поднимает на меня холодный взгляд. — Присаживайся, Ласточка.

Подхватываю стул, что стоит у двери, и тащу к ней. Сердито ставлю его перед столиком и сажусь, распрямив плечи. Женщина щурится, откладывает карты и откидывается назад:

— Я вчера не представилась. Ида Предрассветная Тень.

— Очень приятно, но боюсь, не могу взаимно представиться. У меня ведь отобрали имя.

И мне очень обидно. Как можно взять и отобрать имя у человека? Это жестоко, но позволяет осознать, что я знатно влипла.

— А как же Ласточка? — вскидывает бровь. — Очень поэтично.