Порочный ангел
Шрифт:
Он смотрел на меня долго. А я не могла понять, как отношусь к этой идее. С одной стороны было немного обидно и даже унизительно чувствовать себя достойной одного лишь матраса, но с другой… Только я знала Глеба, из его уст это звучало как шикарный комплимент. Наверно.
— Скажи что-нибудь, — попросил Москвин.
Я моргнула и вдруг увидела совсем другого мужчину. Не самоуверенного, бессовестного демона, а художника, который вывернул душу наизнанку и ждет от своей музы вердикта. Я могла казнить его или помиловать. Он
— Давай. Сделай это, — сказала я тихо. — Я готова.
Уголок его рта дернулся, обозначая мимолетный триумф. Глеб подошел ко мне, повел за руку к матрасу и оставил там.
Он не просил сесть или лечь, раздеться или что-то расстегнуть хотя бы. Просто отошел на несколько шагов и снова поднял камеру.
Он снимал все:
мою нерешительность, пока я топталась у матраса, мои угловатые позы, пока я присаживалась и пыталась поворачиваться для лучшего ракурса, мою улыбку, когда я смотрела, как Глеб снова и снова ловит кадры, меняя позицию, мое прозрение, когда я поняла, что всегда красива для него.
Дальше я смутно помнила, что было. В какой-то момент мне стало тепло, а потом невыносимо горячо. Глеб точно уловил момент и попросил расстегнуть джинсы.
Он подошел и погладил меня между ног, усугубляя возбуждение. Кажется, еще немного, и я бы кончила. Все, что мы делали, было адски сексуально.
Было много фото с расстёгнутыми джинсами и со спущенными бретельками маечки. Глеб все время теперь подходил, чтобы целовать мои губы, мои соски, мой живот. Когда я забывала о камере и фото, собиралась просто снять джинсы и заняться с ним любовью, он отходил и снимал меня снова. Я хныкала, просила его вернуться, сжимала свою грудь и ерзала, потирая бедра друг о друга.
Но Москвин не возвращался. Он лишь требовал больше.
— Еще, малыш. Сдави соски сильнее, я бы сделал именно так.
— Сделай, — почти плакала я, ненавидя сейчас его проклятую камеру и расстояние между нами.
— Позже. Руки наверх, Лесь. Не трогай себя сейчас. Да, вот так лежи, маленькая.
Я вытянулась на матрасе, как он просил, подняла руки. Глеб уперся коленом в матрас, навис надо мной, снимая сверху. Я то прикрывала глаза, то смотрела прямо в камеру, соблазняя его.
Его терпение лопнуло.
Москвин буквально разодрал на мне майку, избавил от джинсов и трусиков, накрыл своим телом.
Наконец, я снова почувствовала его губы на своих, на шее и на груди, язык, что очертил пупок и провел влажную дорожку до лобка.
Я вскрикнула и кончила, едва он лизнул клитор.
— Твою мать, Лесь, — это же невозможно, — рычал Глеб мне в губы, снова целуя.
Его палец поглаживал меня, позволяя кончать сильнее и дольше, пока Москвин шептал.
— Я же не могу удержаться, маленькая. Ты такая горячая. Волшебная. Превращаешься в бестию… И у меня крышу
Пока он говорил это, я спешно расстёгивала его брюки, желая скорее ощутить внутри моего демона.
Да, матрас был очень правильным решением.
Глеб проникал в меня медленно, но двигался быстро. Он согнул мои ноги в коленях и прижал их к груди. Я принимала его так глубоко. Каждый толчок заставлял вскрикивать и зажмуриваться. Искры летели из глаз.
Глеб резко вышел и перевернул меня на живот, приподнял мои бедра, снова вошел и стал трахать сзади. Оргазм накрыл меня так неожиданно. Я вроде бы ждала его, но все равно не ожидала, что это будет так скоро и резко.
Я упала на матрас, вытягиваясь, чувствуя, как Глеб накрывает меня своим телом, как одеялом. Он не остановился, только стал двигаться во мне медленнее. Давал отдохнуть, перевести дух.
Я захныкала, когда он сел на пятки и потянул меня назад, заставляя двигать попкой, чтобы самой насаживаться на его член.
— Ты сама виновата, малышка, — мягко укорил меня Москвин. — Эти два дня нам нужно было трахаться без остановки, тогда сейчас была бы нормальная сессия.
Он в очередной раз был прав, чёрт подери, но я не собиралась это признавать. Мы все успеем. Потом. Сейчас — только мы.
Кажется, Глеб показал мне все, что знал о сексе. Ему все время было мало. Я кончала снова и снова, а он как будто питался моими оргазмами и никак не мог насытиться.
В какой-то момент я махнула руками и услышала, как что-то упало. Камера?
— Черт с ней, — тут же сказал Глеб и закрыл мой рот поцелуем, заставляя забыть обо всем.
Моей последней мыслью было, что в тот самый следующий раз нужно поставить камеру на автомат, пусть снимает нас. Наверно, на зеркальной лейке нет такого режима.
Все, больше я не могла мыслить, только чувствовала, тонула в блаженстве, умирала и возрождалась.
Глеб был прав. Больше не было обшарпанного подобия студии, не было матраса, не было прохладного воздуха и не самого приятного запаха. Только мы. Я ощущала только парение, вдыхала запах возбуждения Глеба, слизывала пот с его кожи, целовала и подавалась навстречу, учась угадывать его желания.
В какой-то момент стало почти больно, неудержимо хорошо. Кажется, я кончала в сотый раз, и этот оргазм был долгим, бесконечным, невыносимым.
— Люблю тебя. Я люблю тебя, — шептала я, не в силах держать язык за зубами.
От переизбытка чувств у меня даже слезы навернулись. Я просто расплакалась, сжимая Глеба крепко, ощущая, как его тело содрогается в моих руках, и он кончает.
Я погружалась в этот транс мягко, волшебно. Глеб идеально свел меня с ума. А вот обратно в реальность возвращаться было жутко. Сначала мне стало холодно. Потом я открыла глаза и увидела потрескавшиеся белила на потолке. Уже после этого поняла, что натворила.