Порочный ангел
Шрифт:
— Дорогая Элеонора, не сочти меня циничной, но поверь мне, женщина, которая ничего не ожидает от мужчины, этим его и привлекает.
— Прекрасно, — съязвила Элеонора. — А тогда что ты ожидаешь от Джона Барклая?
— Кольцо, — откинувшись назад и ожидая ответной реакции, сказала Мейзи.
— Ты имеешь в виду замужество?
— А почему бы и нет?
— Я просто удивляюсь. Он, как мне кажется, не относится к тому типу людей, которому бы я… ты…
— Потому что он небогат? Деньги значат что-то только тогда,
— Другого…
— Уважения, симпатии, общих интересов.
Они обе старательно избегали слова «любовь».
— И ты думаешь, что будешь счастлива?
— Настолько счастлива, насколько я имею на это право. Почему бы нет? У меня будет Джон, его труппа как семья, и… я буду почти уважаемая женщина. Я могла бы даже сделать карьеру актрисы.
— Здесь, в Никарагуа?
— Или в Новом Орлеане, Сан-Франциско, Мобиле, Чарльстоне, даже в Бостоне или Нью-Йорке. Все, что надо, — это превратить группу актеров в театральную труппу.
— Я уверена, уж тебе-то это удастся.
Мейзи рассмеялась. Какое то время они молчали, глядя на утопающее в солнечных лучах патио, где стайки желтых бабочек трепетали крылышками, перелетая с одного терракотового цветочного горшка на другой. Когда они вспорхнули с розовато-лиловых цветов растения, ползущего по стенам, словно легкое облачко, Элеонора снова заговорила:
— Несколько дней назад мне сделали новое предложение.
— Что? — потянулась Мейзи, ее глаза превратились в щелочки, и она стала похожа на большую кошку.
— Работать в госпитале.
Мейзи застыла.
— Ты не приняла предложение?
— Я не могу. Во всяком случае сейчас.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Насколько я понимаю, им нужна помощь, — сказала Элеонора, уязвленная тоном Мейзи.
— Нет, моя кисонька. Врачи, приглашая женщин работать в госпитале, имеют в виду только одно. Предполагается, что мы, повидавшие изнаночную сторону жизни, не будем шокированы ничем из того, с чем придется столкнуться. Предполагается, что вид обнаженных мужчин нам не в новинку.
— Но моя мама работала с больными… — запротестовала Элеонора.
— С женщинами и детьми. Я уверена. Да еще вместе со своим мужем. Но то, что предлагают тебе, это темные грязные комнаты, битком набитые больными, искалеченными мужчинами, вшивыми, прикованными к постели, засиженными мухами, тонущими в собственном дерьме.
— А ты что, уже была в госпитале? — спросила Элеонора, у которой от услышанного зашевелились волосы. — Ты все это видела и даже не попыталась помочь?
— Помочь? А ты представляешь, как там надо гнуть спину? И кто может с этим справиться? Если даже и сможешь выдержать это зрелище и эту вонь?
— Не правда. Несколько месяцев назад газеты писали про одну англичанку, которая поехала работать в военный госпиталь в Крым, доживать за солдатами. Я забыла ее имя, но она
— Найнтингейл ее зовут. Я еще, помню, подумала, что такое имя хорошо смотрелось бы на афише. Очень трогательно, но это было в России. В этом же тропическом климате женщина может не только упасть в обморок, но и просто умереть при виде военного лазарета. В ранах ползают черви, Элеонора, руки и ноги на жаре распухают, открытые раны кровоточат, люди мрут от воспалений, как мухи. В это трудно поверить.
— И однако предполагается, что больные должны выздоравливать даже в таких условиях. Ничего удивительного, что те, кто могут, стараются держаться подальше от госпиталя.
— Да, во всех жарких странах такие госпитали.
— Но не у моего отца. А ведь лето в Новом Орлеане похоже на здешнее.
— Но это, видимо, было для высшего слоя, для тех пациентов, которые могут позволить себе другие условия, для тех, у кого есть собственные слуги.
Элеонора нахмурилась.
Мейзи говорила правду. Но вместо того чтобы разубедить, слова Мейзи, наоборот, разожгли ее решимость. Несмотря на то что доктор Джоунс достаточно убедительно изложил свою просьбу, она и не думала, что нужда действительно так велика.
Чашки опустели, и Элеонора снова наполнила их.
— А ты ничего не слышала о Жан-Поле? — спросила она как бы невзначай, хотя понимала, что Мейзи не обманешь.
Мейзи опустила ресницы, покрытые золотой пыльцой.
— Я надеялась, что ты не спросишь.
— Он, что… С ним опять что-то?
— Неофициально. За что ты можешь поблагодарить своего испанского друга наверху. Я видела людей из отряда Ларедо, ведущих Жан-Поля к месту его проживания. Несколько раз.
— К месту проживания? — спросила Элеонора, не глядя в глаза собеседницы.
— Он ушел из барака, чтобы освободить место для новых рекрутов. Для исполнения его обязанностей неважно, где он спит и с кем.
— Что ты имеешь в виду?
— Я так и думали, что ты не знаешь, — вздохнула Мейзи. — Ненавижу сплетничать.
— Пожалуйста, не думай о себе так. У меня нет другого способа узнать, если никто не расскажет. И я понимаю, трудно ожидать, что Жан-Поль поймет, почему я сюда вернулась. Но я ведь его так и не видела с тех пор, как мы встретились в театре.
Мейзи кивнула.
— После стычки с полковником твой братец стал своего рода знаменитостью. У каждого человека, занимающего высокое положение, есть враги, которые всегда рады видеть его беды и поражения. Эти люди так вскружили голову Жан-Полю, что он теперь даже гордится своим поступком. И больше других одна женщина, эта черноволосая никарагуанская мегера, которая, похоже, ненавидит Уокера, полковника и вообще всех, кроме Жан-Поля. Ее зовут…
— Ее зовут, — сказала Элеонора медленно и совершенно уверенно, — Хуанита.