Порочный миллиардер

Эшенден Джеки

Нет, у него нет ее сердца. Она держала его при себе, держала для себя.

Но боль в груди подсказала ей, что это ложь.

Она откашлялась и яростно заморгала.

– Хорошо, - сказала она, как будто это не имело значения и не причиняло боли. Совсем.
– Если ты так хочешь.

Он ничего не сказал, и она отчаянно хотела быть той, кто уйдет, кто покинет комнату первой, но он уже двигался, направляясь на кухню, даже не взглянув на нее. А она стояла и смотрела ему вслед, как идиотка.

Все болело. В груди зияла огромная дыра, и она знала, что если не будет осторожна, то

расплачется. Но нет, она не сделает этого здесь, не там, где он может ее услышать. Она не собиралась идти за ним и умолять его передумать. Это было бы слишком отчаянно, слишком требовательно, и если бы она умоляла, а он бы сказал «Нет»...

Ты никогда не излечишься.

С трудом сглотнув, Грейс заставила себя двинуться к лестнице и через мгновение оказалась в маленькой импровизированной студии перед картиной, которую начала всего пару дней назад. На белом полотне виднелись красные, оранжевые и золотые полосы - начало, которое она себе представляла до того, как Лукас ворвался в тот день и повалил ее на пол в порыве страсти.

Дрожь пробежала по ее телу.

Почему она здесь? Сейчас ей меньше всего хотелось заниматься живописью, особенно когда в последний раз она была в этой комнате с Лукасом. Его руки на ее теле, его рот на ее губах, его член внутри нее, зажигая ее, заставляя ее пылать…

Она не собиралась приближаться к краскам, но все равно сделала это, схватив несколько тюбиков и кисть, прежде чем вернуться к холсту перед ней. Внутри нее возникло чувство, которое становилось все больше и ярче, как неконтролируемый пожар в кустах на сухой, как трут, равнине. Больно, сыро и жарко, слезы текли из глаз, тело болело. Это были боль, желание, вина и горе. Счастье и печаль. Это было все, и она должна была вытащить это из себя так или иначе, Иначе это съест ее заживо.

«Ты создаешь, Грейси. Ты не разрушаешь.…»

Грейс сорвала колпачок с одного из тюбиков и выдавила немного огненно-красной краски на пальцы, прежде чем небрежно бросить тюбик на пол.

И начала рисовать.

* * *

Лукас прислонился к стене в переулке, не обращая внимания на кружащийся в воздухе снег, и наблюдал, как шофер вышел из длинного черного лимузина, припаркованного у обочины напротив переулка, и направился к пассажирской стороне.

Через минуту дверь особняка откроется, и из нее выйдет Чезаре Де Сантис, готовый отправиться на обычную утреннюю встречу со старым другом в кафе в центре города. И Лукас знал, что Де Сантис так и сделает, потому что он хорошо запомнил расписание старого придурка, а это случалось каждый день ровно в девять утра.

Сначала Лукас подумал, что лучше всего проникнуть в особняк и загнать Де Сантиса в угол, но потом у него возник другой план. Если он поторопится, то сможет поймать ублюдка снаружи. Конечно, телохранители будут начеку, но он знал, как с ними обращаться. Его «Зиг» был не так точен, как винтовка, но здесь главное - скорость, а не точность, и для данного случая сойдет и это.

Это дерьмо должно было закончиться здесь и сейчас, и он собирался убедиться

в этом, потому что, если ему придется провести еще один день в квартире наедине с Грейс, он сойдет с ума.

Вчера он думал, что будет просто сказать ей, что все кончено. В конце концов, он уже сказал ей, что больше ничего не может дать, и она согласилась. Но реальность оказалась гораздо сложнее, чем он думал. Потрясение, отразившееся на ее лице, и то, как побледнели ее щеки, ранило его в самое сердце. Затем он увидел слезу, скатившуюся из уголка глаза, и нож глубоко вонзился в его грудь.

Ему не должно было быть больно говорить ей правду, но это случилось. Он даже хотел сказать ей, почему ничего не может произойти между ними, чтобы оправдать себя. Но тогда это причинило бы ей еще большую боль, и он подумал, что будет лучше, если он просто уйдет.

Предполагалось, что это будет хирургический, чистый разрез. Но то, как болела его грудь, больше походило на рубящую ампутацию ржавым топором.

Ему пришлось заставить себя уйти, потому что он знал, что если не сделает этого, то сломается и пойдет к ней, обнимет ее. Поцелуем уберет ее слезы и пообещает то, что он никогда не сможет ей дать.

Когда-либо вообще.

Он был сломлен глубоко внутри, и единственное, что держало его вместе, была его способность полностью отрезать себя от своих эмоций. И если Грейс чего-то и заслуживала, так это не того, кем он был глубоко внутри. Сломленный мальчик, который сжег свою собственную мать в огне и все же, очевидно, не извлек урок из этой ошибки.

После этого Лукас еще целый час просидел на кухне, бездумно уставившись в ноутбук и просматривая расписание Де Сантиса и планы улицы, на которой он жил. Он услышал, как Грейс шла куда-то, ее шаги на лестнице, а затем хлопнула дверь студии.

И все же он сидел за кухонным столом, снова и снова обдумывая свой план, но, на самом деле, не думая о нем, так как все его чувства были настроены на женщину наверху. Прислушиваясь к ее движениям. Но не было ничего, кроме тишины. Она просидела в студии весь день и не выходила, даже когда он остановился перед дверью, перед тем, как лечь спать.

Изнутри не доносилось ни звука, и он почти вошел, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Но потом он вспомнил, как в последний раз ворвался к ней в студию. Как он прикасался к ней, рвал на ней одежду, овладевал ею в порыве страсти, которую не мог больше контролировать. И в тот же миг он понял, что если войдет внутрь, то сделает это снова.

Он не мог. Это было бы несправедливо по отношению к ним обоим.

Поэтому он не открыл дверь. Он прошел мимо, как будто в комнате никого не было.

Он ушел рано утром, в студии все еще было тихо, и он вдруг испугался, что кто-то проник внутрь и забрал ее. Но как раз в тот момент, когда он раздумывал, входить или нет, он услышал глухой стук и проклятие. Грейс определенно была там. И она была в порядке.

Его рука потянулась к ручке двери, чтобы повернуть ее и войти, прежде чем он осознал, что делает. Но он снова остановил себя. Нет, лучше уйти сейчас, уйти и покончить с этой ситуацией с Де Сантисом. Чтобы, вернувшись, сказать ей, что она свободна. Что она в безопасности.