Порог
Шрифт:
— Боря…
Он зажигает свет, садится рядом с ней.
— Не смотри на меня.
— Ты становишься настоящей женщиной.
Тоня устало прикрывает веки. Борис прав. До сих пор, оказывается, она была девчонкой. Глупой девчонкой. Сколько же счастья она упустила. И вдруг вспоминает…
Борис смотрит на ее бледное, усталое лицо. Как внезапно она изменилась!
— Ну, как ты тут без меня?
— Ничего.
— А палец?
— Я и забыла о нем.
— Мне здорово не хватало тебя.
— Ужинать
Борис уходит на кухню. Оттуда слышен его голос.
— Вещи пришли?
— Они на пристани.
— Евский уехал?
— Да.
— Ты знаешь, деньги на строительство мне дали. Мало, ну да черт с ними… У нас есть что-нибудь? Стоял на палубе, замерз.
— Там в буфете. Осталось от твоего дня рождения.
Борис приносит бутылку и два стакана, разливает вино.
— Я не хочу, — говорит Тоня.
— Ради моего приезда?
— Нет.
— Ты как будто мне не рада. Что случилось?
— Борис, — говорит Тоня. — Подойди сюда.
По ее голосу он чувствует, что сейчас она скажет что-то очень важное. «Неужели беременна? — думает он с испугом. — Сейчас это совсем некстати, но если уж это случилось, то он не покажет, что это ему неприятно. Сердись, не сердись!..» А она долго смотрит на него, потом спрашивает:
— Борис, кто такая Ефросинья Петровна?
Борис вздрагивает. Рука со стаканом невольно опускается, и вино льется через край.
— Выпей, а то разольешь, — говорит Тоня. — И ответь, пожалуйста.
Борис раздраженно выплескивает вино в угол. Голос у него сдавленный.
— Фрося — моя жена. Бывшая.
— Вы развелись? — спрашивает Тоня.
Что он может сказать? Он молчит. Как все объяснить ей? Трудно будет объяснить. Борис наклоняется к Тоне, хочет поцеловать. Она отстраняет его.
— Только не это. Ты уйди пока.
— А, черт!..
Из кухни валит дым и чад. Сгорели котлеты…
Утром в окно смотрит серое небо. Гремит будильник. Борис спрашивает:
— Малышка, ты спишь?
— Отвернись, я буду одеваться.
— Это что-то новое! — В его голосе невеселая ирония. Тоня не отвечает.
18
В большую перемену Генка выбегает во двор, взбирается на высокую березу, цепляется за ее тонкую жилистую вершину и начинает раскачиваться. Недаром его прозвали Бурундуком. В ушах у него посвистывает ветер, волосы развеваются. Он видит сейчас то, чего не видят со двора другие: темно-синюю Обь, белый пароход, далекие острова.
Снизу кричат:
— Генка, разобьешься!
А ему нисколько
Вечером Полина Петровна выговаривает сыну:
— Геннадий, ты убьешь меня. Ты слышишь? Ты меня убьешь.
Геннадий читает «Человека-амфибию».
— Обещай мне, что ты больше не будешь влезать на деревья.
— Обещаю, — невнятно бурчит Генка. Он готов сейчас обещать что угодно, лишь бы мать не мешала читать.
— Геннадий, оставь книгу, — начинает раздражаться Полина Петровна. — Когда к тебе обращаются старшие, особенно мать, читать невежливо… Расскажи, что у тебя произошло с Викентием Борисовичем.
— С Копченым?
— Не с Копченым, а с товарищем Евским… Я тебе говорю в сотый раз: оставь книгу!.. Что у тебя с ним произошло?
— Ничего.
— Неправда. Я знаю. Он сказал: «Вы распустили сына». Понимаешь? Распустили! И еще сказал: «Ваш Геннадий был не один. Второй — невысокий, веснушчатый». Копылов, конечно?
Геннадий упрямо смотрит в книгу. Полина Петровна подходит к сыну и кладет ладонь ему на плечо.
— Ну?
— Не помню.
— Ты обманываешь меня. Я против этой дружбы. Копылов тебя до тюрьмы доведет. Почему бы не подружиться с Петей Мамылиным? Серьезный и учится хорошо…
Геннадий кривит губы:
— Подлиза твой Мамылин!..
Не добившись ничего от сына, Полина Петровна после уроков оставляет в классе Митю Копылова, усаживает напротив себя.
— Копылов, ты должен сказать мне правду.
Митя опускает голову, и видны его длинные запущенные волосы на затылке. Большим грязным ногтем он ковыряет краску на парте.
— Не порть парту. И говори правду. Я все равно узнаю.
Митя снимает руки с парты и прячет их в карман. Теперь, когда рукам нечего делать, ему еще труднее сидеть вот так перед учительницей и говорить с нею с глазу на глаз. Лучше бы перед классом дала нагоняй. Он не выдерживает и рассказывает все как было. Лишь бы скорей отвязаться, а там будь что будет, теперь уж все равно.
Зарепкина всплескивает руками:
— Боже мой! Час от часу не легче. И Геннадий участвовал?
— Генка ни при чем… Я сам все.
— Но зачем? Что за дурацкая мысль?
Митя чуть заметно усмехается. Ничего дурацкого он в этой мысли не находит. Не объяснять же Зарепкиной, что им хоть как-то хотелось отплатить инспектору за то, что он обидел Антонину Петровну. Митя подымает на Зерепкину серые с голубизной глаза. В них ни искры раскаяния.
«За что мне такое наказание… Хулиган!.. Генку с пути сбивает. И мне поперек пути. Если б не его двойки, я еще в прошлом году получила бы значок отличника…» — думает Зарепкина.