Порох из драконьих костей
Шрифт:
Солнце жарило всё сильнее. Марта слышала, как украдкой вытирает пот со лба Чистюля, как похрустывает пальцами Стефан-Николай. Она вдруг ясно представила себе их: один взъерошенный, в выцветшей футболке, потрёпанных кроссах, веснушки по всему лицу, как брызги морковного сока, зубы кривые, крупные, щуплый, нервный, губу наверняка же прикусил или ноготь грызёт; Стефан-Николай напротив — стоит чуть расслабленный, невысокий, светлые обтягивающие штаны, белая, без единого пятнышка, тенниска, руки в старых перчатках, но выше запястий видна кожа — вся в ожогах и шрамах, и на лице тоже шрам — под нижней челюстью, белёсый, похожий на знак вопроса.
Вытащат, подумала она, обязательно. Если вообще до этого дойдёт.
Пару
Время летело и время тянулось, после таблицы умножения пошли в ход стишки, которые заставлял их учить господин Штоц, с перепугу Марта вспомнила даже фрагмент из «Половодья», диалог между графом и лысым священником.
Теперь она уже стояла в полный рост: зубы вздымались по обе стороны, словно прибитые к бортам щиты викингского корабля, земля чуть покачивалась под ногами, как будто Марта действительно плыла, стояла на палубе и мчалась навстречу врагу.
Когда она успела управиться с таким-то количеством песка? Куда он отсюда подевался?
Бессмысленные вопросы. Поскольку драконовы кости — как там сказано в учебнике? — «обладают хаотической природой, они суть материальное воплощение непредсказуемой, квантовой структуры нашего континуума», — а если совсем по-простому, то вокруг них мир ведёт себя чёрт знает как. Или, чтоб уж не лукавить: пакостно и очень подло он себя ведёт. Поэтому лучше держаться от них подальше. Лучше вызвать егерей, а те уж разберутся.
Но вызовешь егерей, чёрта с два тебе что-то перепадёт от найденного. Даже если по закону — всё уйдёт мачехе, все жалкие десять процентов от предполагаемой стоимости. Хватит с неё егеря, подумала, зло оскалившись, Марта. А уж денежки — извини, старушка Элиза, ты себе и в салоне настрижёшь. Всё по-честному: кто работает, тот и ест, да?
Теперь она пустила в ход тонкую кисточку — счищала с зубов слежавшийся песок, почти чёрный и отчего-то влажноватый. Вспоминала с усмешкой, как впервые взялась за такое же — по чистой случайности, возвращались с Никой после танцев, повернули с маршала Нахмансона, чтобы срезать дворами — и вдруг, прямо под чьим-то развешанным бельём, в двух шагах от детской площадки — свечение. Слабенькое, но вполне заметное. Ника хотела позвать взрослых, а Марту тогда словно насадило на штырь какой-то — вот как бабочку, пронзили и оставили висеть, — и она сперва пыталась отдышаться, потом упала на колени и начала раскапывать, голыми руками, дура, это после уже догадалась сдёрнуть с верёвки чей-то носок, не брать так. Ей повезло — попался осколок ребра, размером с мизинец, не крупнее. Она его быстро обезвредила, на «шестью семь» уже выдохся. Ника сбегала к ближайшей мусорке, нашла почти чистый пакет, только рваный — ну так это как раз не беда; они завернули обломок и унесли в гараж к отцу, у Марты не было ключа, но она умела и так открывать. Растёрли в порошок, поделили поровну. Ника обещала не трепать языком, хотя на следующий день знал уже весь класс; Ника есть Ника, что ты хочешь.
Через неделю Марту и Нику после физры отозвал перекинуться парой слов Губатый Марк. Он был старше их на три класса и пять лет, все знали, что лучше держаться от Губатого подальше, что батя у него сидел, а брат сгинул где-то на исправительных работах. Губатый приторговывал «звёздной пылью», «порохом», «живой водой» и мутабором. А вот теперь он хотел, чтобы Марта для него выкопала зуб дракона, который Марк нашёл на задворках химкомбината.
Губатый на самом-то деле выглядел нестрашно: лицо самое обычное, только глаза слегка навыкате и губа рассечена. Страшно становилось от того, как он на тебя смотрел, и от его голоса, чуть хрипловатого, будто затупленной пилой проводили по фанере.
Марта
Марта сказала, что не боится и что Нике лучше бы идти домой, а то родители будут волноваться. Ника попыталась возразить, но Губатый, видимо, что-то понял, он вежливо похлопал её по плечу, извини, мол, за беспокойство, сами справимся.
Так всё и началось. О способностях Марты в классе знали, но дальше это, кажется, не выходило; даже Губатый, если приглашал на очередные раскопки, являлся один. Это был такой случайный приработок, очень нестабильный, рисковый, — но всё лучше, чем выклянчивать у мачехи на новую помаду или на кино. С полгода назад она, правда, устроилась ещё в Инкубатор, присматривать за карапузами, но деньги лишними не бывают.
Она чистила зубы древнему чудовищу, которое сдохло, может, сто, а может, и полтысячи лет назад, и повторяла: деньги лишними не бывают, не бывают. И пусть только кто-нибудь посмеет возразить. Пусть только посмеет отнять то, что принадлежит ей. Они называют Марту за глаза Ведьмой — ха! никакая она, конечно, не ведьма, а жаль, следовало бы кое-кому подсыпать в компот, например, жабьей трухи или выцарапать козье копытце снизу, под стулом. Но и так, без всего, она ещё им покажет. Она вырвется из этого гнилого, гнусного, гадостного городка — и всем им покажет!
Из-под панамы выбились пряди, пот облепил тело клейкой плёнкой, футболка потемнела. Марта потянулась за платком, чтобы хоть лоб вытереть, и вдруг почувствовала, как стынет кожа на спине, как мертвеет поясница. Драконьи зубы вздымались по обе стороны от неё — блестящие чёрные клинья, не отбрасывавшие тени. Ограда. Охрана.
Она провела рукой по лицу, почувствовала, как мнётся кожа — словно тёплое тесто. Вылепи себя, подумала Марта, ты ведь именно этим занимаешься последние пару лет, selfmade-girl, давай, даже сочинять ничего не нужно, просто позволь проявиться тому, что в тебе запрятано, пусть они все наконец увидят, пусть оценят наконец. Я хочу, чтобы нос был прямее и короче, нижняя челюсть не такая громоздкая, это разве нижняя челюсть — недоразумение одно, я хочу губы не узкой ниточкой, а нормальные человеческие губы, и уши не врастопырку, чтобы иногда можно было бриться под ноль, или уж если врастопырку — пусть с какой-нибудь сверхспособностью, типа там незаметно подслушивать важные разговоры, и ещё я хочу…
Она зашарила свободной рукой в кармане, выдернула зеркальце, выставила перед собой: ну-ка, так удобней, — и увидела себя такой, какой всегда себе и представляла: конечно, не лялька подиумная, но вот же: красивая, симпатичная. Пальцы машинально прошлись по щекам, чуть подправили скулы, потом скользнули к губам…
Пот стекал по спине в джинсы, было щекотно. Марта рассеянно почесалась и почувствовала там, внизу, шебуршение, и нащупала вдруг что-то короткое, жёсткое, завитое спиралькой — хвост, разобыкновеннейший свиной хвостик, который штопором выдвигался, рос прямо из её тела.
Ведьма, подумала Марта, ну да, я ведь Ведьма. А какая же ведьма без хвоста?
Только на самом деле, разумеется, никакой она не была ведьмой — а была самой что ни на есть дурищей, овцой безмозглой, которая сунулась в крокодилью пасть.
— Опомнилась, — прошептала Марта, глядя на чужое, мёртвое лицо в зеркальце. — Опомнилась, курица.
Теперь нужно было действовать быстро и чётко. И не думать, например, про Седого Эрика с его болезненной белёсой шевелюрой или про двоюродную тётку Чистюли, у которой все губы и гортань исцарапаны, поскольку каждый раз, когда сквернословит, у тётки изо рта выпихивается роза или гвоздика.