Порок
Шрифт:
– А что вы хотели, мы же оппоненты.
– Да, поэтому, если я выберусь живым, то первым делом засажу тебя! – вскричал Евгений.
– Главная причина ваших неудач то, что вами изначально двигали личные мотивы, – резюмировал Воинов, – но у меня не было другого выхода. Или Игорь, или вы.
– Этот бред мне больше не хочется слушать, – Евгений медленно поднял левую руку, свободную от наручников, сигнализируя Фае, что пора делать анестезию.
Фая, оглядываясь то на Воинова, то на Станиславского, словно ожидая, что кто-то из них одернет ее от указаний пленника,
– Он сгорит заживо!
– Нет, он должен уснуть, – вмешался Воинов.
– Марк, я смотрю, все забыли, кто тут главный и кто дает указания?
– Слышь, следак, ты не в управлении, – Воинов поднял глаза на Житомирского. – Он уснет.
– Хорошо, хорошо, будь по-вашему, – Житомирский поднял руки, развел их в стороны. Но в следующее мгновение он уже стоял с пистолетом в руке:
– Вы что, уроды, что-то попутали?! – резко закричал страж порядка. – Фая, бегом заковала этого говоруна в наручники и связала ноги. И по-быстрому отвезла в топку. Совсем охренели!
Фая подбежала к Евгению, слету надела на левую свободную руку наручник, тем самым Евгений вновь оказался прикован к каталке обеими руками, еще одним движением рук она попыталась уложить Евгения на эту самую каталку, но он вывернулся из грубых конечностей санитарки.
– Игорь, ты думаешь, я последний? Твоя любимая тетя Алла Давидовна на очереди, ее убьют как свидетеля… – Евгений продолжал отбиваться от рук Фаи, на помощь коллеге подоспел краснолицый привратник.
В конце концов, им вдвоем удалось уложить на каталку Евгения, но единственное, что они не могли сделать – заткнуть ему рот.
– А как ты думаешь, кто умертвил твою маму в больнице?!
– Заткните его! – закричал Станиславский. – Не слушай его, Игорь! Он лжет!
– Пусть говорит! – завопил Игорь и преградил путь каталке.
– Ты же знаешь, что твою мать заказал отец, – оправдательным тоном произнес Станиславский.
– Да, верно, но ни одно событие в психушке не проходит без ведома твоего мнимого отца, Игорь! Он здесь бог и царь! И спроси, сколько денег отвалил ему твой настоящий отец за убийство матери?
– Не слушай его, Игорь, он врет, он пытается внести распри между нами, мы большая семья, мы едины, мы все тебя любим – Александр, я, – нервно заговорил Станиславский и подошел к Игорю, обнял его.
Игорь с растерянной физиономией вглядывался в лица окружающих, он не знал, кого слушать и кому верить. Тут свое веское слово сказал Житомирский, он направил пистолет на Игоря и приказал ему отойти в сторону.
– Пусть проедут, слышь, что стоишь как вкопанный? Марк, оттащи его в сторону.
– Станиславский шантажировал твоего отца, ведь на убийства своих подружек из прошлой жизни он тебя отправил, когда твой родной отец окончательно отказался платить ему за твое содержание. А деньги, я думаю, немалые! Ты просто разменная монета! Они шантажировали его! – это последнее, что сказал Евгений перед тем, как его выкатили из комнаты.
– Это правда? – спросил Игорь.
– Нет! Никогда не верь
– С этим бардаком надо кончать! – завопил Житомирский, ему явно не по душе пришлась последняя фраза Станиславского. – Я не хочу из-за твоих отпрысков лишиться всего – уважения, семьи, работы… Этого наркомана надо было давно замочить, – Житомирский вновь навел дуло пистолета на Игоря.
– Что ты делаешь, – закричал Станиславский, – не смей его трогать!
– Столько трупов, а денег мы не получили… – вопил Житомирский.
– Не двигайся, продажный урод! – в руках Воинова щелкнул затвор.
Он держал в руке наградной пистолет, именно его два года назад Житомирский в торжественной обстановке, от лица комитета, вручил главному врачу психбольницы за вклад в сотрудничество последнего с правоохранительными органами региона.
– Опусти пушку, сопляк! – закричал ему Житомирский.
Евгения везли вдоль темных коридоров, время от времени прорезался тусклый свет, он исходил от уличных фонарей на территории больницы. Евгений не ощущал холода ночи, наоборот, его жег подступающий страх перед мучительной смертью, – что-что, а человек боится боли, плотских мучений. По дороге к смертному одру он предощущал, как одновременно тысячи колющих огневых стержней врезаются в тело, как по маслу беспрепятственно проходят насквозь, вглубь тела, испепеляют его.
Перспектива превратиться в пепел не пугала, пугал сам процесс, как пережить те несколько секунд, когда он в полном сознании и в муках начнет заживо превращаться в золу. Но одновременно с чувством страха его пронзил стыд. Это была реакция мужчины, ведь негоже в последние минуты жизни думать о себе, рассуждать о мучительной казни. А как проживут без него те, кому он дорог? Он вспомнил о матери, брате, о своих племянниках, которых практически не видел и всегда путал их имена. А о ком еще он хотел бы вспомнить перед смертью? О Марии. Той самой Марии, готовой пойти с ним хоть на край света. И это единственные люди, кому он дорог. И больше никому. А он пренебрегал ими, разменивал их на тех, кто его предал, врал ему, преследуя меркантильные интересы. Он немного успокоился, страх отступил, но где-то в глубине души он терзал себя, что вся его небольшая жизнь понапрасну растратилась на поиски объектов низменных желаний:
– И вспомнить нечего, никчемная жизнь, – выговорил он вслух.
– Что? – переспросил краснолицый верзила, кативший каталку вместе с Фаей.
Евгений открыл глаза, над ним усмехалась мерзкая физиономия привратника. Они вкатились в корпус, по обдавшему его жару Евгений понял, что это – конечная остановка в лабиринте корпусов. Они въехали в котельную диспансера. Жар подступал все ближе. Евгений поднял голову, тусклый свет от голой лампочки на потолке не отдавал бликами на простенках комнаты. Углы утопали во мраке. Они встали около печи. Состоящая из огнеупорного кирпича, печь занимала половину котельной. Свирепый вой гулял по чреву неукротимого огнедышащего пожирателя.