Пороки и наваждения

Паралкар Викрам

Persona fracta

Persona fracta, или раздробление личности, должно бы интересовать тех, кто изучает целостность человеческой формы, но в силу своей относительной безобидности недуг этот редко привлекает внимание медицинского сообщества. Однако в последние годы случаи заболевания множатся, и все они обнаруживают поразительное совпадение симптомов. Следовательно, имеет смысл упомянуть этот недуг в Энциклопедии.

Одна портниха, которой поставили диагноз Persona fracta, отказывалась понимать, что та «она», которая ходит,

и та «она», которая говорит, — одна и та же женщина. Ей даже казалось, что «она», которая ходит, и «она», которая бегает, — разные люди, равно как «она», которая шепчет, и «она», которая говорит: портниха полагала, что коль скоро ее конечности, легкие и гортань выполняют разные функции, то, следовательно, ими управляют разные люди, а сделав требуемое, впадают в анабиоз, раз их услуги более не нужны. Разумеется, есть и те, кто не дремлет, — та «она», которая дышит, «она», которая чувствует запахи, «она», которая ощущает боль.

Некоторые причисляют это состояние к умопомешательствам, однако отдельные свойства Persona fracta не укладываются в рамки обычного душевного расстройства. Эта портниха никогда не училась естественным наукам, однако прекрасно представляла строение человеческого тела и могла на удивление подробно описать ту свою личность, которая перегоняет жизненно важные жидкости по каналам ее тела, ту, которая день-деньской очищает кровь и окрашивает ее в красный цвет, ту, кто смягчает трущиеся друг о друга кости, ту, которая до недавнего времени обладала циклической способностью вынашивать детей. Она даже с раздражением описала ту «предательницу», которая едва ее не убила, и взгляд ее затуманился, когда она вспоминала приключившееся десять лет назад воспаление печени.

Согласие, в котором все эти личности сотрудничают друг с другом до самой естественной смерти больного от совершенно других причин, побуждает многих считать это состояние скорее курьезом, чем недугом. Однако некоторые богословы усматривают в Persona fracta первые проблески опасной ереси. Большинство людей справедливо полагают, что их тело — сосуд единственной и неделимой души; больные же Persona fracta верят, что и душа состоит из разных частей, которые не распадаются лишь милостью бренной плоти и обречены погибнуть вместе с нею. Следовательно, недуг этот смертелен, поскольку ставит под сомнение спасение душ своих жертв.

Foetus perfidus

Foetus perfidus^[16], пожалуй, самая редкая и странная из всех патологий беременности. Несмотря на многочисленные исследования, она по-прежнему остается загадкой для врачей и философов; по сути, этот недуг образует отдельную категорию.

Зачатие ничем не примечательно, и осмотр беременной подтверждает, что плод развивается как положено. Однако на седьмом месяце Foetus perfidus дает о себе знать: плод прекращает расти и начинает уменьшаться. Женщина обнаруживает, что живот ее словно сдувается: череп зародыша сжимается, шевеление слабеет. Тот, кто приложит ухо к ее растянутой коже, услышит, что сердцебиение плода стало слабее и глуше; в конце концов оно стихает. Дальнейшее течение болезни не изучено: после периода регрессии, равного сроку беременности, матка возвращается в первоначальное состояние.

Все попытки при первых признаках болезни помочь женщине разрешиться от бремени жизнеспособным плодом потерпели неудачу, поскольку зародыш продолжает сокращаться и за пределами матки; в конце концов оказывается, что неуклюжие инструменты человека неспособны поддерживать слабые функции плода, и он задыхается.

После долгих споров гильдии медиков пришли к выводу: в случае с Foetus perfidus гуманнее всего не вмешиваться в течение болезни. И хотя такое решение причиняет страдания будущей матери, для которой недуг равняется отсроченному аборту, большинство женщин предпочитают именно такой выход. Они смиренно ждут, пока плод регрессирует и закончит безболезненный, мирный жизненный цикл в тепле утробы, которую никогда не покинет.

Aphasia floriloquens

Aphasia floriloquens^[17]

трудно отнести к какой-либо из девяноста двух известных человечеству категорий лингвистических расстройств, поскольку это единственная из афазий, при которых речь не пропадает, а, наоборот, становится избыточной. Желая отправить письмо, пациент с Aphasia floriloquens заходит на почту и пускается в рассуждения об истории почтовой службы, затрагивает такие темы, как древние послания из Сирии в Вавилон, маршруты почтовых карет, учрежденные Омодео Тассо^[18], надписи на свитках папируса, которые перевозили по рекам Северной Африки, отправленное Фабрицием царю Пирру послание с предупреждением о покушении на последнего, глиняные таблички, на которых финикийцы записывали сведения об урожае, затонувший у побережья Арбории почтовый корабль. При этом он совершенно неспособен произнести простую фразу: «Я хочу послать письмо».

В отчаянии пациент обращается к библиотекам, с рвением исследователя изучает фолианты, пытаясь отыскать слова и факты, которые помогут ему общаться, но вместо этого тонет в трясине собственной эрудиции. Когда его спрашивают о пасеках, он принимается подробно рассказывать о способах питания ос. Когда ему задают вопрос о размерах судовых корпусов, он рассуждает о солености океана.

Таких пациентов часто используют. Любопытные уговаривают их выступать с публичными лекциями — так выставляют на всеобщее обозрение уродцев в бродячих цирках. Лекции эти крайне популярны. Больной Aphasia floriloquens распинается со сцены, тщетно стараясь ответить на заданные ему простые вопросы, а сотни ученых мужей сидят с блокнотами и перьями на изготовку в надежде извлечь из паутины малопонятных сближений гениальные сопоставления. Весь свет выстраивается в очередь, чтобы услышать поток слов, вдохновленный болезнью, собственные же мысли и жалобы пациента остаются неуслышанными.

Exilium volatile

Когда корабль плывет по бескрайним просторам океана, его пассажиры рискуют заболеть Exilium volatile, или временным изгнанием. Пары недуга поднимаются из пучин, которых боятся даже чудовища, и охватывают злополучные суда, проходящие там в ту самую минуту, когда пузыри поднимаются на поверхность. Путешественники вдыхают эти пары — так начинается болезнь.

Замерзшие меж черных горизонтов, путешественники плачут, точно их навсегда оторвали от дома, даже если намерены вернуться на родину. Узы, связывавшие их с родными равнинами и долинами, рвутся, и путники переживают общую боль изгнания. Им кажется, что плавание от гавани, где они некогда жили, до тех мест, куда они направляются, длится целую вечность; они отвыкают от кафтанов и галстуков, от специй и рагу, от башен и тростниковых крыш. Они тоскуют по блюдам, вкуса которых язык давно не знал, по любимым, отвернувшим от них свои лица, по языкам, ритм которых они уже позабыли. В одиночестве путешествия, в муках Exilium они цепляются за воспоминания, которые, быть может, помогут им почувствовать себя хоть где-то своими, но, не в силах отыскать ни единого, на пугающий миг уверяются в том, что все их существование ограничено кораблем, на котором они едут.

Однако корабль плывет дальше, пары недуга рассеиваются, и сознание путников яснеет. Суда их приближаются к гавани, и путешественники вновь чувствуют притяжение земли, а в душе их расцветает привязанность к незнакомой культуре. Они жаждут музыки, которую не слыхали прежде, блюд, которых не пробовали, пейзажей, которых не видели. Когда они сходят на берег, отчуждение Exilium volatile совершенно проходит, и путешественники немедля превращаются в местных жителей: теперь их любовь и привязанность коренятся здесь. Оставленные на родине семьи, дети представляются им фантомами, следами сна, который путники желают забыть.