Поролоновое небо
Шрифт:
— Тебе здесь нравится?
— Ну… так, — уклончиво ответила она.
— А… там ты кто?
— Я не хочу об этом говорить.
— Почему?
— Там — это там. Серость, скука и убогая обыденность. К счастью, я своим мечом зарабатываю достаточно, чтобы быть не там, а здесь.
— Все время?
— Да.
— Сколько же ты…
— Три месяца.
— Вау, — сказал я, хоть и знал об этом.
Мне говорили, что у меня очень удается потрясенное выражение лица.
— Ну не переживай так, — засмеялась Ласс. — Все замечательно, я одна, меня никто не хватится, все под контролем.
— А если ты умрешь?
— У меня есть
Божья коровка заползла мне в ухо и пощекотала его изнутри своими усиками. От неожиданности я проснулся. Было уже светло, костер потух, Ласс спала возле теплых углей, закутавшись в пестрое шерстяное одеяло.
Божья коровка сказала голосом карлика:
— Перевал сторожит дракон. Молодой, бронзовый. Дальше будет деревня, которую населяют зомби. Ничего не пейте и не ешьте там — вода отравлена, пища сгнила. Они вас не тронут, если вы их не тронете. Но я бы на вашем месте деревню стороной обошел, потому что их…
Я вытряхнул божью коровку из уха, взял в ладонь и зашвырнул в кусты ежевики, увешанные крупными черными блестящими пупырчатыми ягодами.
Дракон и вправду оказался молодым. Но молодость — не синоним безопасности. Из схватки с драконом потерявшую сознание Ласс я вынес на плече, оставив жадному чудовищу обеих лошадей вместе с поклажей и ускользнув, пока он выбирал, с которой из них начать трапезу. Очутившись в безопасности, я опустил Ласс на траву, чувствуя, что жизнь в ней едва теплится и уже потихоньку начала угасать. Я взял ее руки в свои, закрыл глаза и стал читать слова, снежно-искристыми буквами проступившие на внутренней поверхности век… И, дочитав, с какой-то странной радостью понял, что тонкие ледяные пальцы, лежащие в моих ладонях, постепенно теплеют…
— У меня… есть… свиток… бессмертия, — прошептала вернувшаяся Ласс, — спасибо за то, что мне не пришлось его тратить.
Я поцеловал пальцы, все еще доверчиво лежащие в моей горсти, и прижался щекой к узкой смуглой ладони, чтобы ее прохлада остудила странный и непонятный для меня огонь, которым горело мое лицо.
Раны на боку Ласс, нанесенные когтями дракона, затягивались на глазах.
— Не пей воду, — предупредил я Ласс, шагнувшую к колодцу.
Зомби бродили по улице, натыкаясь на стены и друг на друга. Они были грустные и зеленые. В деревушке царило какое-то нереальное спокойствие и умиротворение. Рассматривая ее обитателей, я даже стал придумывать про них какие-то истории…
— Не пей, вода отравлена.
— Откуда ты знаешь?
Я пожал плечами:
— Это обычное дело в таких деревушках. Должны же они были отчего-то стать зомби. Смотри. Вот эта девочка в вязаной кофточке, с выдранной половиной волос — наверняка дочка той толстухи в синей юбке, что подволакивает ногу. Гляди, как смотрят… будто право друг на друга имеют.
— Разве они смотрят?
— Конечно. Зомби видят. И запахи ощущают. Только плохо очень, для них все как в тумане. О, а вот этот точно был первый парень на деревне. И красотка вот для него подходящая… бедная девушка, жаль ее… ведь наверное когда-то была такой, как ты.
Фраза «сохранившиеся на лице остатки былой красоты» к девушке-зомби подходила замечательно. Левая половина ее лица была почти в идеальном состоянии — исключая ненормальный цвет, конечно. Зато правой половины она, похоже, лишилась в бою с каким-то мечником: голова была ровно срезана
— Да никогда они никем не были, — раздраженно сказала Ласс, — вот еще выдумал. Мобы обыкновенные, икс штук. Они такими родились и не чувствуют нихрена.
— Мобы чувствуют, — не согласился я, — может, не так, как люди, но… Я даже думаю, что они чувствуют что-то вроде любви… к исполняемым функциям и объектам, с ними связанным.
— Бюэ, — высказалась Ласс, достав наконец ведро из колодца, — может и не отравлена, но протухла точно. А вот сейчас мы проверим, что они чувствуют. Хей, деваха, держи!
И прежде чем я успел отреагировать, с размаху надела деревянную бадью на голову Красотке, окатив ее водопадом зеленоватой воды, воняющей тухлятиной. Впрочем, букет окружающих запахов от этого не стал ощутимо неприятнее.
Отчетливо хрустнули кости.
Первый Парень остановился и обернулся в нашу сторону. Глаза его медленно разгорались зеленым огнем.
— Ласс!
— Вижу, — Ласс подобралась, как рысь перед прыжком, голос ее стал скупым на эмоции, а движения — отточенными и быстрыми, — сейчас разомнемся.
Меч с тихим шипением выскользнул из ножен.
Мы сидели на скале, прижавшись друг к другу. Вверх пути не было, а внизу под нами волновалось буро-зеленое, вздыхающее, стонущее и воняющее море голов, рук, ног, костей, безголовых, безруких и безногих туловищ.
— Делаем так, — Ласс, кажется, потеряла надежду на то, что нам удастся прорубиться сквозь толпу, — я спрыгиваю со скалы, героически погибаю в битве с зомби, ты оборачиваешься птицей, берешь перстень в клюв, летишь к этой чертовой леди Дарлене, отдаешь ей брюлик, возвращаешься и мы встречаемся у храма Живой Силы, где я воскресну после того как сработает мой свиток. Затем мы вместе получаем награду. Как план, а?
— Не умею, — ответил я.
— Что… не умеешь?
— Не умею превращаться в птицу.
— Но ты же сказал…
— Я соврал.
Мы замолчали.
Мы молчали целую вечность.
— Три месяца, — Ласс вдруг хихикнула, — прикинь, три месяца я смотрю на это поролоновое небо, пластилиновые деревья и мобов из проволоки и цветной бумаги, и мне нравится… нравилось. Тивер, а ты где живешь? Я — в Питере. Может плюнем на все, возьмемся за руки, спрыгнем со скалы и встретимся по-настоящему? Не самая героическая смерть, но мне, честно говоря, уже наплевать. У нас знаешь, как сейчас хорошо? Осень… опавшие листья, дым костров, клены лапами машут на промозглом ветру, и Фонтанка в мурашках дождя, и бронзовые закаты над шпилем Петропавловки, и сфинксы каменные у Академии Художеств, всегда такие серьезные… Приезжай, а? Хотя я тебе наверное не понравлюсь… три месяца в «люльке» женской красоте не способствуют.