Поросенок с лисьим хвостом

Писать и не заканчивать, вот мой тренд уходящего года. Удивительное время. Безнадежное отчаяние, бессилие и в то же время готовность и ожидание. Вот-вот… В уходящем мире, тающем на наших глазах не может быть создано ничего, кроме обрывков и зарисовок. И самое ценное слово сейчас – несказанное. Мир по-разному принимает свой уход. Злится, радуется, оплакивает, закрывается, убегает в прошлое или будущее. Проживает и провожает. Оставляет. Готовится закончить, чтобы начать.

В ту осень я занырнул глубоко. По-другому было просто невозможно переживать апокалипсис

такой мощности. По силе он сравним, наверное… хера там, не с чем сравнивать. Тебе нужно в ускоренном ритме пережить и превратить в чистый опыт, без эмоциональных примесей мир, в котором ты жил. Который как раз сейчас агонизирует. Ну, то есть агонизирует он уже давно, но в масштабах вселенной, это навскидку, и часа не прошло. Немного бодрит, что ты такое уже делал. С собой. Проживал и превращал. И знаешь, как оно делается. Чисто технически. Но этого мало. Нужны ощущения, воодушевление, например, подошло бы. А у тебя мрачно все. Ты перед миром, как тот чувак перед стейком-гигантом в ресторане. Или ты сожрешь его, или он тебя. Поэтому, я и занырнул. Чтобы стать снова пустотой. Умереть и возродиться. Процесс неимоверно нудный и отвратный. Я еще торможу его. С недавних пор осознанно. Сам себя наебываю, пытаюсь оставить, спрятать то, что определяло меня. Это часть процесса, и в нем их еще до хрена. Я один. Не одинок, а именно один. Ничтожен и велик, песчинка и пустыня, капля и океан.

Тут-то он и появился. Их бог.

***

Их бог приходит ко мне каждый день. Я вижу его во взгляде кассирши из супермаркета, в суетливых движениях консьержки, в нетвердой поступи возвращающегося с работы главы семейства. Их бог выпячивает надутые губы на фото, морщит мозг в сети, несет чушь с экрана телевизора. Бойся, говорит он, ты никто. От тебя ничего не зависит. Раньше мне хотелось ему доказать. Что это не так. Я ругался с ним до хрипоты, до нервного срыва, бился о его бетонную мертвую плоть, бултыхался в луже, которую он гордо звал рекой жизни. А потом решил, какого xуя? Тогда то он и воспринял меня всерьез. Никому не нравится, когда за ним наблюдают. Изучают с холодным интересом. Нельзя быть свободным от общества? Не смешите. Можно все. И это очень просто. Настолько просто, что пиздeц как сложно. Практически неподъемная задача. Верить в себя. Беззаветно. Но как показывает практика, беззаветно индивид верит во что угодно, только не в себя.

***

Их бог любит кровь. Кайфует от страданий. Я боец, гордо корчится кусок мяса на прилавке. Бог пробует его на зуб и тянет капризно: жестковаааато.

Знай свое место. Принимай безропотно. Не смей помыслить о другом. Не месте. Восприятии. С восприятием самая жопа. Сотни мух вокруг убеждают, будто говно вкусно. Соблазняют. Угрожают. Берут на слабо. Говорят, ты просто не был достаточно голоден, но мы это исправим.

***

Их бог приходит каждый день. Служи, говорит. Прими меня. Или ты не боишься того, что мы можем сделать с тобой? Ты никто. Смирись. Наxуй иди, отвечаю я ему. Он садится, закидывает ногу на ногу. Ты можешь стать кем-то, предлагает он. Но лишь под моим взглядом. Впусти меня. Внутри меня вселенная, отвечаю. Вселенная бесконечна, ластится он. В ней есть место всем. Я показываю ему дверь. Открой, просит он. Ахахах…

***

Их бог утверждает, будто я не знаю, чего хочу. Что ж… Зато я знаю, чего не хочу. И кстати прямо сейчас я хочу

чипсы.

***

Их бог приходит ко мне, улыбаясь. С его клыков капает свежая кровь. Он говорит, есть лишь два варианта. Садист и терпила. И хватит болтаться между, выбирай. Жизнь такова, не тебе ее менять. Я выбираю прощать. Себя. За то, что во мне садист и терпила. И много кто между. И прощая себя, я владею собой. Потому что все они я. Включая их бога с окровавленными клыками.

***

Их бог приходит каждое утро. В рассветной ленивой дымке, когда еще не проснулся, но уже не спишь. От него разит старой смертью. Как ты смеешь определять себя? Он визжит, ему страшно. Его страх осязаемый, его можно потрогать, скатать в шарик и запустить ему в лоб, девять грамм страха всего, а какая мощь.

***

Их бог приходит ко мне. Я беру его за руку, и мы танцуем на конце времен, приветствуя новое начало.

– Ну и где твой колдун?

– В доме, где еще. Он же колдун. Они по ночам только выходят. Двое мальчишек лет десяти-одиннадцати вглядывались в темное окно старого дома, силясь рассмотреть, что там внутри, и громким шепотом переругивались.

– Да ладно врать!

– Чтоб я сдох! Дед рассказывал, он маленький был, а колдун уже тут жил. Старый, седой, косматый. И коты у него. Целая стая. Говорят, он душу продал. Бессмертным стал.

– Хорош заливать! Зачем ему тут торчать в деревне, если он бессмертный?

– Откуда я знаю?

– Ха! Значит, дурак твой колдун. Мог бы супергероем стать. Или просто делать что хочет. Вообще все. Никакой тебе школы, на завтрак мороженое, на обед торт, вот это жизнь…

– Сладкое вредно для здоровья. Как, впрочем, и подглядывать, – раздался у них за спиной насмешливый голос.

Мальчишки испуганно вздрогнули и обернулись. Перед ними стояла высокая, завернутая в длинный плащ, фигура. Голову ее покрывал капюшон, лица было не разглядеть. В стремительно надвигающихся сумерках она выглядела мрачно и зловеще.

– Бу! – сказала фигура, откидывая с лица капюшон. Пронзительно визжа, словно ужаленные в мягкое место поросята, мальчишки бросились прочь.

***

Петр Сергеевич, невзирая на упорные слухи, ходящие вокруг него, колдуном не был и души своей никому не продавал. Что же насчет бессмертия…

Совсем недавно, а может, вечность назад, он жил обычной жизнью. Были в ней радости и горести, любовь и боль, потери и разочарования, надежда и вдохновение, словом, то же, что и у всех. Потом Петр Сергеевич состарился, заболел, и к нему пришла Смерть. Она протянула костлявую руку, приглашая следовать за собой.

– Не могу, – сказал Петр Сергеевич. – Дай мне еще пару лет. У меня есть кот. Он старый, и он без меня пропадет.

Кот у него действительно был. Породистый, лысый, совершенно не приспособленный к жизни вне теплого дома и человеческой заботы. Он сидел в ногах умирающего и смотрел на Смерть, как на говно. То ли Смерти стало под взглядом кота не уютно, то ли еще по какой причине, но она дала Петру Сергеевичу отсрочку. Время пролетело быстро. Лысый кот покинул Петра Сергеевича, уйдя туда, где, может и нет человеческой заботы, но уж точно есть теплый дом.