Поросль
Шрифт:
Состав мчался, громыхая колёсами, не сбавлял ход. Одна, вторая, третья шпала – они мелькали перед глазами, двоились и рябили. Вот тут на дереве расползлось чёрное масляное пятно, а тут сквозь камни пробился чахлый зеленый росток. Машка вышагивала, пытаясь догадаться о приближении поезда.
Ощутить кожей. Учуять по запаху.
Перед глазами стоял Федя, разочарованный и бледный, и Машка закрыла глаза настраиваясь.
Машинист наконец-то заметил девчонку на путях – дал гудок, чтобы согнать её со шпал, но Машка брела,
Машка шла. Поезд выл, предупреждая.
Споткнувшись, она чуть не упала, но выпрямилась и пошла дальше. Дрожь, звон, вибрация. Уже близко. Скоро…
– Эй, она и вправду ничего не слышит, – шепнула Таня, и Димка прищурился. Теперь все они вглядывались в сгорбленную Машкину спину, едва различимую там, впереди.
По вискам текли капельки пота, руки заледенели. Сердце стучало в ушах, перебивая даже громовые раскаты музыки. Машка изо всех сил пыталась почувствовать.
Вот. Уже сейчас, скоро…
Поезд вновь зашёлся гудком, приближаясь и приближаясь с каждой секундой. Машинист, выматерившись от души, сорвал тормоза, пытаясь сделать хоть что-нибудь, Таня и Димка бросились вперед, замахали руками, надеясь, что Машка их заметит.
– Маша! – заорала Таня изо всех сил, но Димка схватил её за руку, удерживая на месте.
Рёв.
Поезд пронёсся мимо, в лицо ребятам упруго ударил ветер. Они замерли, словно играя в жуткую игру, – окаменевшие статуи с распахнутыми ртами.
Море волнуется раз. Море волнуется два. Море волнуется три…
Мёртвая фигура, замри.
Только вот застыли почему-то живые.
– Господи, мои наушники… – пробормотала Таня и отвернулась, зажимая руками рот. Её вырвало. Страх, затопивший внутренности, прорвался вместе с недавно съеденным обедом.
Поезд тормозил изо всех сил, замедлял ход – лязгая и постанывая, он ничего уже не мог изменить. Кроме этого дикого металлического лязга в мире не осталось ни одного звука – рядом зазвенел сонный комар, но, не желая пить застывающую в венах кровь, улетел и он.
– Она же отпрыгнула в ту сторону, да? – жалобно сказал Федя, уже не боясь своей трусости. – Она же поднимется сейчас, да?
Димка отпустил Таню и молча полез наверх, на насыпь. Поезд останавливался, скрипел, вздыхал. Таня, едва переставляя ватные ноги, поползла следом, Федя дернулся, испугался в последний момент и присел на теплую землю.
…Слишком поздно Машка поняла, что пора – поезд тяжело дышал ей в спину, щекотал лопатки тугими струями воздуха. Решившись, она распахнула глаза, замешкалась, в какую сторону лучше прыгнуть. Вдохнула, нервная и взвинченная, приготовилась…
Чернота. Поезд пронёсся сквозь неё, похоронил под тяжёлым брюхом.
Она не успела совсем немного.
ГЛАВА 2
Аяна
Аяна
Аяна, прижимая брата к груди, чутко прислушивалась к происходящему на кухне. Они пришли под вечер, хмурые и невозмутимые, серые какие-то, невыразительные. Спросили у Аяны, где мама, прошли в квартиру, не снимая ботинок, расселись вокруг стола, заговорили…
С кухни тянуло плотным табачным дымом, а вот звуки терялись по углам, слишком уж громко вопил Петька. Аяна горбилась.
Когда позвонили из полиции, мать потемнела лицом, но в глазах её вспыхнул нездоровый блеск. Аяна в это время пыталась прибраться в большой комнате: уносила липкие тарелки, сгребала мусор и бутылки в шуршащий пакет, распихивала грязные вещи…
Мама положила телефонную трубку на столик и замолчала, глядя куда-то в сторону. Глаза её остекленели.
– Что? – спросила Аяна негромко. – Что такое?
– Машка погибла, – хрипло ответила мать и поднялась с места. Подошла к шкафу, выдвинула ящик, достала немного денег. Съежившаяся старая женщина.
– Ты куда? – голос Аяны стал глухим и едва различимым, она механически собирала что-то в пакет, не соображая, что происходит. Мир оглушал резкими звуками. Запахами.
– В магазин.
– Мам, ну сейчас хоть не пей… Пожалуйста! Не сегодня, – в отчаянии выкрикнула Аяна, отшвырнула пакет и расплакалась. Мать смерила её долгим взглядом, будто Аяна на глазах превратилась в глупого ребенка, ничего не понимающего в этой жизни.
– У меня горе вообще-то, – обронила мать и ушла, хлопнув дверью. Вернулась через час с двумя бутылками водки, села на кухне, зажав во рту сигарету, и растворилась в клубах белесого дыма. Аяна больше не сказала ей ни слова. Она катала на языке одну-единственную фразу, выжигала ею себя, словно надеясь на гибельный пожар, который сожжёт душу дотла, чтобы не болела.
Машка погибла.
Вечернее солнце пряталось за крыши, заливало комнату розоватым светом. Аяна подошла к окну, вцепившись в Петьку, как в спасательный круг – тот наконец разомлел, засопел, раскинув пухлые ручонки.
Аяна выглянула в беззаботный сентябрьский вечер, где никто и не знал, что Машка-то погибла. Маруська… Смешливая, пусть глуповатая и наивная, Машка всегда выделялась среди них, живущих в этой тесной двушке на первом этаже. Аяна вечно ругала Машку сильнее остальных, потому что в глубине души верила, что если из кого-то и выйдет толк, то это будет Машка. Самая искренняя, самая жизнелюбивая.