Порою нестерпимо хочется...
Шрифт:
— Этот полис… как ты думаешь, где он может быть?
— О Господи, в такой свалке его нелегко будет найти, — весело отвечает она. — Давай так: ты начинай с той стороны, а я — с этой, и будем копать, пока не дойдем до конца. Я помню, он был в коробке из-под ботинок, но Генри тут все время все переставлял…
И прежде чем мне удается предложить более интимный способ поисков, Вив исчезает в щели между ящиками, и мне ничего не остается, как последовать за ней. Идиот, по крайней мере язык у тебя еще не отнялся, ты же можешь говорить: давай объясни ей, что ты чувствуешь.
— Надеюсь…
— Меня? — с противоположной стороны. — Только от мытья посуды… а что?
— Просто мне не хотелось бы отвлекать тебя от чего-нибудь более существенного, чем копание тут со мной на чердаке.
— Но это ведь я тебя отвлекла, Ли. Помнишь, это ведь ты пошел за мной?
Я не отвечаю. Мои глаза вполне привыкли к полутьме, и в пыльных лучах я начинаю различать тропку, ведущую в угол с существенно меньшим количеством паутины. По ней я дохожу до старого бюро с полукруглой крышкой, на вид гораздо менее пыльной, чем все остальное. Я открываю бюро и вижу коробку из-под ботинок. Вместе с такой сентиментальной музейной коллекцией, что я чуть было не разражаюсь хохотом, однако он застревает у меня в горле, как рыбья кость.
Я собираюсь съязвить по поводу своей находки. Я намереваюсь позвать Вив, но, как во сне, лишаюсь голоса и снова чувствую ту пронзительную смесь восторга, трепета, ярости и вины, которую ощутил, когда впервые прильнул к отверстию в стене и не дыша впился в зрелище чужой жизни. Ибо я опять подсматриваю. И жизнь встает передо мной куда как более обнаженной, куда как ужасающе неприкрытой, чем худое, мускулистое тело, которое со стоном упало на мою мать в свете настольной лампы много лет тому назад…
Передо мной лежит аккуратный и страшный выводок… школьные танцевальные программки с приколотыми к ним почерневшими и осыпающимися гвоздиками, грамоты по литературе, собачьи ошейники, шарфы, долларовые банкноты с числами, записанными на лицах, — Рождество 1933 Джон, День Рождения 1935 Дед Стампер, День Рождения 1936 Дед Стампер, Рождество 1936 Дед Стампер, — прибитые к хлебной доске, на которой выжжено «Не Богом Единым». Тут же находится тощая коллекция марок, а в ювелирном ларце из-под ожерелья хранятся драгоценные, словно бриллианты, ракушки… в поильник воткнут флаг, рядом валяется лисий хвост, колоды карт, альбом Глена Миллера на 78 оборотов, окурок, вымазанный помадой, пивная банка, медальон, стакан, собачий жетон, фуражка и снимки, снимки, снимки…
В основном типично американские, как и флаг в поильнике. В пожелтевших конвертах лежат кипы фотографий, фотопортреты в стеклянных рамках, семейные снимки, на которых малышня строит рожи, выглядывая из-под ног стоящих напыщенных взрослых; снимки, обычно выбрасываемые через год, из разряда пять долларов за дюжину, с подписями, которыми обмениваются выпускники перед окончанием школы. Один из них я снял с полки: страстная шестнадцатилетняя школьница вывела поперек белого кашемира: «Хахалю Хэнку. Божественному Хахалю, с надеждой, что он еще ухайдакает меня. Дори».
Другая надеялась, что он «в будущем будет любезнее с некоторыми заинтересованными лицами». Еще одна советовала, чтобы он «не увлекался, потому что все равно ничего не получит».
С меня было довольно, и я отшвырнул всю кипу… Школьные фотографии! Я даже представить себе не мог, чтобы мой брат был столь банален. Я уже собираюсь
Само по себе качество фотографии очень слабое — вероятно, сделана маленьким и дешевым фотоаппаратом, но с точки зрения освещения и расплывшегося фокуса она почти шедевр… поэтому, несмотря на все ее недостатки, я понимаю, почему она была увеличена. Вив на снимке не слишком напоминает ту, что можно видеть каждый день жарящей сосиски, борющейся с непослушной прядью, подметающей мусор или развешивающей белье над плитой в гостиной… но не это было важно; очарование фотографии заключалось в том, что она врасплох застигла существо, скрывающееся за жаркой сосисок или ведром с мусором. Смех, развевающиеся волосы, поворот головы — все мгновенно выражало то, на что ее улыбка обычно лишь намекала. Я решил, что возьму фотографию. Неужели я не заслужил даже фотографии, чтобы показать дома ребятам? Фотография была скреплена резинкой с еще какими-то документами, в которых у меня не было нужды, — запихаю снимок под рубашку, никто ничего и не заметит. Я принялся стаскивать резинку, но она так задеревенела от времени, что узел затянулся еще туже. «Не надо, пожалуйста…» Я поднес пакет ко рту, чтобы перекусить резинку, — руки у меня дрожали, я был на взводе, совершенно не соответствующем размеру моей кражи.
— Ну не надо. Пожалуйста. Будь моей. Пожалуйста, поедем со мной…
— Я не могу, Ли.
Я даже не понимал, что говорю вслух, пока она не ответила.
— Я просто не могу, Ли. Не надо, о, не надо, Ли… Я не чувствовал, что по моим щекам катятся слезы. Передо мной расплывалась фотография, а сквозь пыль и паутину приближалась живая Вив.
— Но почему? — глупо спрашиваю я. Она уже совсем близко. — Почему ты не можешь просто все здесь бросить и?..
— Эй… — раздается хриплый голос, — …вы нашли тут то, что искали?
Он говорит из люка, но его лишенную тела голову не спутаешь с прочим барахлом.
— Господи, почему бы вам не организовать здесь свет? Как в могиле… нашли что-нибудь?..
— Кажется, я что-то нашел! — кричу я ему, пытаясь контролировать свой голос. — Куча полисов. Так что мы почти закончили.
— О'кей. Слышишь, Малыш: я собираюсь одеться и закинуть тебя через реку. Думаю, мне не помешает проветриться. Так что собирайся, пока я одеваюсь.
Голова исчезает. Люк захлопывается. Вив осталась в моих руках.
— Вот поэтому, Ли. Из-за него. Я не могу оставить его в таком состоянии…
— Вив, он же специально прикидывается больным, он совсем не болен…
— Я знаю.
— И он это знает. Неужели ты не чувствуешь, он все о нас знает? Вся эта болезнь только для того, чтобы удержать тебя.
— Я знаю, Ли… Поэтому-то я и говорю, что я…
— Вив, Вив, милая, послушай… он не больнее меня. Если бы тебя здесь не было, он стер бы меня в порошок.
— Но неужели ты не понимаешь, что это значит? Что это говорит о том, что он испытывает?