Портрет Алтовити

Муравьева Ирина Лазаревна

«Позвоню ей завтра, – решил доктор Груберт. – И не с самого утра».

* * *

Долго никто не подходил, потом он услышал мужской голос с характерным для чернокожих людей заглатыванием окончаний.

– Миссис Мин нет дома.

– Простите, с кем я говорю? – спросил доктор Груберт.

– С братом ее зятя, – ответили ему.

– Зятя? – удивился доктор Груберт. – Какого зятя?

Раздались гудки, но тут же телефон зазвонил снова.

– Саймон, здравствуйте.

– Ева, – чуть не закричал он, чувствуя, что от радости кровь обморочно бросается

в голову. – А я ведь звоню вам домой!

– Я не дома сейчас, я в Нью-Рашел…

– Я только что звонил вам, там подошел какой-то…

– Да, там мой зять сейчас со своим братом. Саймон, если я попрошу вас приехать, вы приедете?

– Вы одна? – зачем-то спросил он.

– Одна.

– Я приеду, – пробормотал доктор Груберт.

* * *

Она открыла ему дверь большого, старого, по всей вероятности, давно нуждающегося в ремонте дома.

Судя по красному воспаленному лицу, она плакала уже давно, и сейчас – как только увидела его – заплакала снова.

Одной рукой придерживая дверь, другой она притянула его к себе, и доктор Груберт услышал стук ее сердца, такой близкий и громкий, словно оно колотилось внутри его, а не ее тела.

Обнявшись, они вошли в комнату.

Он опустился на первый попавшийся стул, и Ева оказалась у него на коленях.

«Какая худая, – быстро подумал доктор Груберт, – ничего не весит…»

– Это Фрэнк сказал тебе, что меня нет дома?

– Да, – ответил он, гладя ее горячие волосы и сильно волнуясь.

– Катя умерла два с лишним года назад, – всхлипнула она. – Я не сказала тебе. Она была замужем, остался мальчик. Саша. А Фрэнк – это брат моего зятя. Саше почти три года.

– Отчего она умерла?

– Какой ужас! – не отвечая, разрыдалась она. – Какой это все ужас! А я осталась!

– Разве мы вольны?

– Да! А что же? Я и хотела уйти, сразу, уйти за ней! Сразу же, в тот же день! Но потом началась эта мысль… – Она задохнулась от слез. – Господи!

– Какая мысль?

– Что у меня ничего не получится! Что я не знаю, как это сделать, я не знаю, не умею! И я ничего не сделала…

– Слава Богу, – прошептал он.

– Да нет! – Она судорожно вздохнула. – Нет! Но сейчас я нужна ребенку! А он не дает мне его! Это каждый раз такая мука – выпрашивать!

– Почему он его не дает?

– Потому что он идиот! Мой зять Элизе – идиот из Доминиканской Республики! Картежник! Марихуанист! Так я полагаю, во всяком случае. Вряд ли я ошибаюсь! Мы вернулись из России, где провели почти два года, ей исполнилось семнадцать. И через год она узнала, что ее мальчик, русский мальчик, которого она любила там, в Москве, погиб в Чечне! Его забрали в армию, и он погиб! А Катя… – Она зарыдала и опять закашлялась.

Доктор Груберт поймал себя на неожиданном ощущении: и телесно, и душевно его самого становилось словно бы все меньше и меньше. Казалось, что он плавится, как асфальт на солнце, становится мягким, вязким, расплывчатым, в то время как хрупкая, ничего не весящая Ева поглощает его, засасывает, и ее, наоборот, становится все больше, словно они не могут занимать одинаковые объемы в пространстве и одному из них приходится уступить.

– Моя

Катя, – влажным хриплым шепотом продолжала она, – сорвалась. Это был первый год колледжа, общежитие, а там ведь все это просто. Она получила письмо о том, что он погиб, и все! Начались наркотики, потом алкоголь. Чего мы только не делали! Ричард водил ее к гипнотизеру, к психологам! Вдруг она вроде бы опоминалась, давала слово, но проходила неделя – и все начиналось сначала! Она уже не могла учиться. Тогда-то он и появился, Элизе. Приехал из своей Пунта-Каны, совсем простой – отец черный, мать испанка, – без образования, без специальности, здесь у него только право на работу, даже гражданства еще нет! Семья вся там, в Доминиканской, в Нью-Йорке только старший брат, Фрэнк, таксист, он его сюда и притащил, наобещал ему золотые горы! Где-то они встретились с Катей. Где – не представляю! И она его выбрала. Чужого парня. И вышла за него замуж.

– Сколько они прожили?

– Чуть больше года, – всхлипнула она. – Родился Саша. Во время беременности она вроде бы бросила наркотики. Я почти успокоилась. Мне нужно было отлучиться, – Ева вдруг запнулась и ярко покраснела. – Мне нужно было слетать в Россию…

Доктор Груберт машинально кивнул.

– Что ты киваешь! – вскричала она. – Я полетела, потому что у меня там был любовник!

– Любовник? – он отшатнулся.

– Да, – она прижала ладони к вискам, еще больше сузив распухшие от слез глаза. – Да, любовник.

Ему захотелось, чтобы она встала с его колен.

– Мне это, – пробормотал он, – ведь необязательно рассказывать…

– Как же я… – не слыша его и глядя в одну точку, прошептала она. – Как я могла? Уехать? Но мне казалось, что она справится, родится ребенок, она молода, здорова… И я очень тосковала тогда без этого человека, который там, в Москве…

– На сколько же ты улетела?

– Надолго, – прошептала она, – надолго! Вместо двух недель пробыла там больше двух месяцев. Вернулась к самым ее родам. Она была очень бледная, с огромным животом…

Доктор Груберт увидел, как бледный, почти прозрачный Майкл лежит на больничной кровати.

– Она родила Сашу, и у нее почти сразу же наступила послеродовая депрессия. И все. Умерла от передозировки.

Ева порывисто поднялась, словно только сейчас спохватившись, что все это время она сидела у него на коленях, да так и осталась стоять рядом с креслом.

Доктор Груберт, ссутулившись, глядел в пол.

– Я, может быть, не должна все это рассказывать, – всхлипнула она. – Но ты для меня – особенный человек. Я никому больше не рассказываю.

Он не понял, что она имеет в виду.

В конце концов, это, может быть, просто фраза.

В соседней комнате зазвонил телефон.

– Элизе, – вздрогнула она, – это он насчет Саши.

– Чего он хочет?

– Я попросила, чтобы он отдал мне Сашу на все рождественские праздники. А он назвал цифру: четыре тысячи. Я сказала, что у меня нет таких денег. Может быть, он немного уступит.

– Четыре тысячи? – не понял доктор Груберт. – За что?

Не отвечая, она сняла трубку и глазами показала ему, чтобы он взял другую, на кухне, дверь в которую была открыта.