Портрет баронессы Зиммерштадт
Шрифт:
– Конечно, я принял бы тебя за сумасшедшего, - сказал доктор, - если бы своими глазами не видел твой прыгающий орган... Значит, графиня Кампана тоже подверглась насилию?
– Можете не сомневаться, сэр. От меня потребовалось только вообразить её без одежды и представить, что она отдаётся мне. Этого было достаточно, чтобы мой оживший член разыскал её среди тысяч других женщин Аддисберга...
– Потом ты думал о других женщинах?
– спросил Нодли.
– Да. Я начал бывать в Опере и на балах. Я нарочно выискивал среди дам самую юную и привлекательную,
Нодли подошёл к портрету и коснулся рукой холста - в том месте, где были изображены гениталии.
– Погладьте его, доктор, погладьте, мне приятно, - сказал Дэймон, разваливаясь в кресле.
– Что?
– Нодли обернулся к нему.
– Когда вы гладите член на холсте, мой настоящий член это чувствует, - ответил художник.
– В самом деле?
Дэймон спустил с себя штаны и трусы и задрал рубашку, обнажив свой детородный орган. Тот был совсем небольшим, сморщенным и вялым, но когда доктор начал водить рукой по гениталиям на картине, настоящий член художника проявил некоторые признаки жизни.
– Если хотите убедиться, проведите эксперимент, - сказал Дэймон.
– Вон в той коробке есть иголки с нитками; возьмите иголку и уколите член на холсте. Только слегка. Вы увидите, что выступит кровь. Не на холсте, а вот здесь, - и он обхватил руками свой пах.
– Я почему-то не сомневаюсь, что так и будет, - пробормотал доктор.
– Однако, пожалуй, уколем для полной ясности.
– Колите между пенисом и мошонкой, вот сюда, - Дэймон отвёл в сторону пенис и пальцем показал, куда нужно колоть.
Нодли ткнул иглой в холст. Дэймон вздрогнул от боли, но рук от своих гениталий не оторвал, продолжая демонстрировать доктору то место, которое соответствовало уколотому месту на холсте.
Поправив очки, доктор наклонился к его паху. На коже, которую оттягивал Дэймон, выступила капелька крови. Нодли промокнул её платочком.
– Конечно, я мог бы сказать, что это самовнушение, - сказал он после короткого раздумья.
– Такое редко, но бывает. Например, стигматы, которые появляются на руках и ногах некоторых религиозных фанатиков... Но у тебя явно другой случай.
– Ещё пару недель назад он хотя бы руководствовался моими желаниями, - сообщил Дэймон уныло.
– Он уходил, когда я принимался думать о какой-то конкретной женщине, которую видел в тот день. Но в последнее время я никуда не выхожу и о женщинах стараюсь не думать, насколько это в моих силах. Но он продолжает уходить! Он насилует кого-то, я это отлично чувствую, но кого - понятия не имею...
Нодли придвинул к портрету второе кресло и уселся в него.
– Скажи, Дэймон, ты знаком с леди Паулиной Райзингэм?
– спросил
– Не имею чести.
– Ты хотя бы знаешь, о ком речь?
– Без понятия, хотя фамилию Райзингэм я, конечно, слышал. Она известна в Аддисберге, - художник мрачно взглянул на Нодли.
– Стало быть, мой член изнасиловал эту Паулину?
– Да, и не далее как сегодня ночью.
Дэймон задумался.
– Самое смешное, что я её совершенно не помню. Не знаю даже, как она выглядит... Возможно, я мельком видел её в Опере или на балу... Подозреваю, что он начал насиловать женщин, которых я видел когда-то давно или мельком и о которых думать забыл. Наверняка и бедняжку Паулину я видел всего пару секунд, а он вытащил её образ из моей памяти.
– Наука твой случай объяснить не в состоянии, - произнёс Нодли так, словно ставил окончательный диагноз.
– Скоро он начнёт насиловать первых встречных баб!
– воскликнул Дэймон и в сердцах щёлкнул по пенису пальцем.
– Он ненасытен! Больше всего меня бесит, что я не знаю, кого он трахает. При таком раскладе он запросто наградит меня сифилисом. В прошлую среду, вскоре после его возвращения, я обнаружил у себя в паху какую-то сыпь, которая чесалась весь день.
– А ты пробовал смыть его с портрета или закрасить?
– спросил Нодли.
– Эта мысль пришла мне в первую же ночь, - ответил художник.
– Но как только я начал стирать его с холста спиртовым тампоном, что-то стало твориться с моим собственным членом. Я удалил с портрета половину пениса, но при этом исчезла половина моего, настоящего. Исчезла совершенно безболезненно, как будто растворилась в воздухе! И появилась только когда я восстановил пенис на холсте.
Нодли промолчал. Он сидел, закинув нога на ногу, и смотрел на портрет. Крупный мужской ствол с мохнатой мошонкой казался на нём чем-то чужеродным. Как будто к прекрасной обнажённой девушке присосалось жуткое живое существо.
– Если хочешь, я могу созвать консилиум, - сказал наконец он.
– Тебя осмотрят светила мировой науки. Это никоим образом не поможет, зато вызовет огласку, которая не нужна ни мне, ни тебе, ни тем женщинам, которые подверглись насилию.
– Не надо никаких светил, - пробурчал Дэймон.
– Вы знаете, дядюшка, я много думал по этому поводу, и вот что мне пришло в голову. Пожалуй, я изображу на портрете другой член. Вместо своего.
– Попробуй, - кивнул доктор.
– Только действуй осторожно, и желательно, чтобы я при этом присутствовал.
– Изображу не просто другой член, - продолжал художник, - а конкретный член, принадлежащий определённому человеку. Может, проклятье портрета перейдёт на него...
– Твой натурщик должен принадлежать к самым низшим слоям общества и не догадывался о том, зачем тебе понадобилось изображать его гениталии, - сказал доктор.
– Сегодня же разыщу такого человека и вечером доставлю сюда, - сказал Дэймон.
– Я тоже приеду, - пообещал Нодли, вставая.
– Без меня не начинай никаких переделок в картине. Я должен наблюдать за ситуацией.