Портрет и вокруг
Шрифт:
После некоторой утряски в психике (гость – ужин – угощать!) Аня сказала:
– Надо же приготовить… Я сейчас.
И, сжимая врученную бутылку, она отправилась на кухню. Вера за ней.
– Я вам помогу.
– Не надо. Что вы!
– У вас есть другой передник?
– Старенький.
– Вот и ладно… Давайте я его надену.
Пауза.
– Давайте, Анечка. Давайте старый передник.
Я взял Машку, усадил ее в коляску – и гулять. Был час прогулки. Потому что, как ни парадоксально, оставить женщин на кухне – это самое правильное и самое примиряющее. Вечер был тепл, я возил Машку
Так и оказалось.
– …Ты всегда клади в салат больше помидоров, – учила Вера.
– Мне казалось, огурец ароматнее.
– Конечно, ароматнее. Но он сушит салат. А для запаха, поверь мне, достаточно одного-единственного огурчика.
В плане внекухонном они общались тоже легко и столь же легко. (Вера делала свое дело.)
– Он злобный, Анечка, – объясняла она. – Он злобный и злопамятный тип.
– А я-то думала: Старохатов!.. Такое имя. Такая популярность!
– Анечка, он обирает, он грабит ребят.
– Но, может быть, он дает вашим ребятам какие-то очень ценные советы?
– Может быть. Но за свои советы пусть берет вот эту бутылку коньяка. Пусть берет коньяк, пусть берет торт. Пусть берет красивые часы. Если уж не может не брать.
И после паузы сказала, помешивая ложкой в салатнице:
– Но пусть не берет у них половину денег. – И пояснила: – Ты, Анечка, знаешь ли, сколько стоит сценарий? Нет?.. Я тебе скажу: вместе с потиражными это примерно десять тысяч.
– Новыми? – Аня ахнула. Мою молоденькую жену, мыкавшуюся в небольшой лаборатории завода, цифра с таким количеством нулей могла сбить с ног. Тут пасовали и не такие, как она. Тут надо быть хорошо закаленным. Но Аня лишь ахнула, она даже слюны не сглотнула, – простая душа.
– Новыми, Анечка… десять тысяч новыми – и половину их Старохатов забирает себе.
Я вставил:
– Это пока твое предположение.
– Ах, перестань!
– Ты, Вера, забегаешь сильно вперед.
– А вот съезди к Коле Оконникову и сам убедишься, забегаю я вперед или не забегаю.
И тут случился цирк – маленькое представление. Аня вдруг вздохнула. Горько так вздохнула и сказала:
– Я-то думаю, почему у нас кино становится все хуже и хуже. Совсем вырождается… А ведь это, наверное, потому, что в кино делаются такие вот дела.
– Ну конечно.
И Вера подмигнула мне. Дескать, не мешай.
– Оказывается, вот почему в кино такая невыносимая скучища.
– Именно поэтому!
– И если Игорь поможет вывести его на чистую воду, то заодно и фильмы станут получше.
– Ну конечно, Анечка. Именно так и будет – вот увидишь!
И Вера опять подмигнула. Дескать, твоя жена девочка еще молоденькая. И не разубеждай ее. Ты же видишь, как отлично с ней можно ладить.
Они сделали салат, разжарили котлеты и теперь готовили стол. Разговор продолжался. И скоро уже не осталось сомнений, что наше кино здорово шагнет вперед, как только я поймаю Старохатова за руку, – Аня и Вера говорили и об этом совершенно искренне. Даже радостно. Даже немножко взахлеб. Вера (если не считать тех двух подмаргиваний мне) очень серьезно, солидно и как-то даже ласково объясняла моей жене, что Добро должно бороться со Злом, а хорошие люди – с плохими.
Вот именно. Без
* * *
Когда я провожал ее ночной улицей до метро, Вера сказала (а фонари нам светили по очереди – один, другой, третий, как и положено светить фонарям):
– Я мило скоротала себе вечер. У вас дома хорошо, честное слово… И тебе я развязала руки.
Это уже могло пройти без пояснений. Но она пояснила:
– Тебе не придется ничего ей сочинять. И если мы будем иногда видеться и болтать по телефону о нашем деле, она не станет думать лишнего. И не станет попрекать, что ты заводишь роман в нерабочее время.
– У меня, Вера, всякое время нерабочее. Практически я сижу дома. У меня дочка…
– Я забыла.
Она тихонько и истинно по-дружески стиснула мне пальцы. Я вел ее под руку.
– Ты можешь говорить ей правду и не вилять. Только говори попроще. Аня у тебя замечательная…
Она неназойливо учила меня семейной жизни. И я отметил, что если я за эти годы чего-то поднабрался, то и Вера не стояла на месте. Женщина в самой зрелости. Вечер был тихий. Фонари. Мы поцеловались. Я был размягчен коньяком, и вот мы срезали угол к тому людскому коловороту, который называется входом в метро. Вера заговорила. Сказала, что, женившись на молоденькой и наивной девочке, я и сам сумел как бы притормозить время и зацепиться на пяток лет в молодости. Помолодел и стал проще. И жена славная. Счастливчик, вздохнула она.
– Ты забыла про дочку.
– Пройдет…
Я возвращался. От ее визита, от этой, легко удавшейся дружбы Веры с Аней с моих плеч что-то спало, снялось, и возникло легкое и ясное (и теплое) ощущение под стать вечеру. Ясное и даже как бы триумфальное ощущение. Но самую чуть с горчинкой. Горчинка рядом была: казалось, что Вера, зрелая, опытная и натруженная жизнью, глянула сегодня мельком на мое простенькое и очень умеренное счастье. И что-то поняла. Но не сказала. Глянула – и ушла, смолчав.
* * *
Когда я вернулся, Аня (все еще в возбуждении) заявила мне, чтобы я не смел отлынивать от дела спасения киноискусства. Она-то ведь знает, что я лодырь. Обещать – одно, а оторвать свой зад от стула, и куда-то поехать, и что-то узнавать – это совсем другое.
– Вот послушай. – И Аня очень доходчиво разъяснила, что сначала немного сделаю я, Игорь. А потом немного сделает другой, капля камень точит. А потом третий. А потом наше кино станет лучшим в мире. От всей этой ерунды у меня уже звенело в голове. Но что было делать – мы сами ее заставили поверить. Аня стояла рядом со мной, лицо к лицу. Она была длинноногая, стройная и совсем юная.