Портрет неизвестной в белом
Шрифт:
Старушки были все те же, что полвека и более назад. В те далекие годы ее няня и крестная мать, односельчанка родной ее матери (мама выписала няню из деревни Вишенки в Москву, когда дело пошло к четвертому ребенку), тайком от родителей (как и крестила – тайком) водила Асю в церковь – в Москве, в Сокольниках.
Маленькие, меньше любой нынешней старшеклассницы, старушки чинно стояли, согнув спины в полупоклоне, в своих темных юбках в светлый горошек (у одних – покрупнее, у других – помельче, вся разница), в простых белых летних кофточках (теперь, кажется, слово это уже исчезло). И их отглаженные платочки были, казалось Анне
Лилось из-за царских врат церковное пение, и поверх него священник возглашал слова литургии.
Анна Сергеевна в церкви бывала редко (в Москве – реже, чем где-нибудь на отдыхе, как сейчас, например). Она знала лишь несколько молитв, не всегда, увы, успевая проговорить их дома в утренней суете. Прежде всего, конечно, «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» и краткую, но такую, казалось ей всегда, полновесную Молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». Важно было произнести ее с чувством – то есть правда просить о милости и верить в нее.
Анна Сергеевна не знала службы – так, как знают ее люди, бывающие в церкви постоянно. Но звуки, несущиеся от алтаря, казались ей давно известными, она легко и радостно отдавалась им. Слова, которые она произносила про себя, стоя в церкви или проходя в Москве и любом российском городе мимо храма, были самые простые: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, прости мои прегрешения, помилуй мя, грешную, спаси и сохрани моих близких!»
В церкви она перечисляла про себя имена близких, и первым всегда было имя Евгения. Женя, внучка и крестница.
Из церкви Анна Сергеевна заторопилась к морю.
Солнце жарило не по-московски, но смягчающее зной дыхание моря чувствовалось – не было в воздухе московской духоты. По набережной уже двигался неспешным потоком полуголый и почти вовсе голый загорелый курортный народ.
Анна Сергеевна, спохватившись, включила мобильный, выключенный в церкви. И буквально тут же раздался звонок.
– Мама, ты здорова? Папа здоров?
Звонил сын – из Мексики. Она сразу услышала, как он взволнован.
– Здоровы, здоровы. У тебя-то, Саша, все в порядке?
– Мама, где Женя? – не реагируя на вопрос, спрашивал сын. – В квартире нашей никто не отвечает, ее мобильный – тоже! Маша мне звонила перед байдарками – говорила, что оставляет Женю с Верой. Ты что-нибудь знаешь?..
Анна Сергеевна знала все – правда, только с сегодняшнего утра.
Она только одного не знала – как начать свой отчет об этом сыну. Как сказать ему, что его тринадцатилетняя дочь Женя вовсе не в Москве, как думал ее отец, а также – до сегодняшнего дня – и они, бабушка и дедушка Жени. Что девочка – не с мамой и не с тетей Верой, а, в сущности, одна, с незнакомыми ее отцу людьми, – в Сибири…
У Жени связь с Мексикой из Омска почему-то не получалась. А с Крымом сегодня рано утром легко получилась. И она очень просила бабушку позвонить отцу, что та и пробовала сделать. Но ранним крымским утром в Мексике был непоздний вечер. Видно, шел еще семинар, и мобильник
И сейчас Анне Сергеевне предстояло сказать сыну безмятежным по возможности голосом, что в этот самый момент его Женя, которая должна была ожидать возвращения папы и мамы в Москве, движется на «Волге» по дорогам Сибири, уже покинула Омск и держит курс на Горный Алтай…
Глава 33, короткая
Что можно найти на московских помойках
Сначала давайте определимся, как любят говорить наши депутаты и президенты: найти что угодно можно на помойке в любой стране мира, не только в столице России.
Вон в Швейцарии, например, один человек на помойке нашел пачку банковских счетов. Принес домой, рассмотрел – и возник серьезнейший мировой скандал. Потому что выяснилось, что это были счета клиентов-евреев, погибших во время Второй мировой войны в нацистских газовых камерах. Они, как многие европейцы, держали деньги в швейцарских банках, славившихся своей надежностью. И вот оказалось, что после войны эти банки полвека спокойно, что называется, втихаря, пользовались деньгами погибших.
А ведь после войны все в мире уже знали про Холокост (что буквально означает – «сожженный целиком») – чудовищное уничтожение немецкими нацистами миллионов евреев, от стариков до грудных детей. Вот только представьте себе: травить газом в специальной камере совсем маленького ребеночка за то, что у него мама – еврейка!..
А те банкиры и не думали искать наследников своих погибших вкладчиков. И в результате этой помоечной находки сильно опозорились перед всем миром – много лет «крутили», как сейчас выражаются, деньги погибших. А вот как счета эти оказались на помойке – так никто, кажется, и не смог выяснить. Кого-то, конечно, уволили. Но дело от того нисколько ясней не стало.
Так что красивая кожаная, кофейного цвета, папка с золотыми уголками запросто могла попасть на помойку. И попала.
Никто не знает и никогда не узнает, как именно это происходит. Но происходит и будет происходить – как бы ни старались люди бережно хранить свои документы, в том числе очень важные и секретные.
А на листке, оказавшемся в папке, было всего несколько строк на английском языке. Когда Ваня вместе с Аллой их перевели – это оказался конец какого-то не то официального документа, не то письма. Копия. Только если письма – уж точно тоже официального. И в нем сообщалось (неизвестно кому, потому что начала не было), что – да, разыскиваемое лицо действительно существует. Имя имеет такое – Евгения А. Осинкина. Проживает это очень нужное кому-то лицо по такому-то адресу. И дальше следовал точный адрес Жени!
Под документом стояла дата – 5 июля этого самого года. То есть – за месяц с лишним до того, как развернулись все описываемые на этих страницах события.
Прочитав все это с должным вниманием, Ваня и Алла молча, в полном недоумении и даже некотором неясном страхе уставились друг на друга. И вполне можно понять их замешательство и их испуг.
Наконец Алла сказала:
– Я совершенно не знаю, что это такое. Но я чувствую – понимаешь, просто чувствую, – что твоей знакомой Жене угрожает какая-то опасность.