Портрет тирана
Шрифт:
Зачем они ему понадобились, эти процессы? Это целый комплекс причин.
Сталину мало было оправдать тотальный террор во мнении «трудящихся масс». Безгласные, в неосязаемых оковах, они твердо заучили клич зрелых идиотов «Ура!» — на все случаи жизни. Публичные процессы нужны были Вождю как грим и пудра его рябому лицу. Он хотел предстать перед публикой — своей и заграничной — пусть жестким, но справедливым пастырем. Натура сложная, Сталин — комедиант страстно жаждал выглядеть на мировой сцене респектабельным.
Совсем как Екатерина Вторая. Приговорив Емельяна Пугачева к четвертованию, императрица писала в январе 1775 года Вольтеру и Сиверсу, будто «все
Сталина тоже беспокоило мнение Европы. Публичные процессы должны успокоить Запад. Заодно можно было на вполне законном основании кое с кем посчитаться. И списать все неудачи руководства, а заодно и свои личные провалы, на счет «вредителей» и «шпионов».
140
«Русское прошлое», книга 3,1923, с…. Гернет, т. 1.
Обвиняя Троцкого, Зиновьева, Каменева, потом «правых» в организации террора против Ленина, Сталин-сценарист поставил свою персону рядом с Лениным, как объект террора в 1918 году, дабы нажить попутно политический капитал, точнее — приумножить его. Ведь руководящее участие товарища Сталина в событиях 1917–1918 годов, как вождя революции, верного ученика Ленина и его единственного продолжателя, — все это было в глазах людей сведущих всего лишь легендой.
А как приятно услышать из уст лютого врага партии слова невольного восхищения воздвигнутой им, Сталиным, тысячелетней крепости власти!
И генсек, не чураясь черновой работы, вносит своей рукой в текст показаний Каменева такие строки:
«Руководство Сталина сделано из слишком крепкого гранита, чтобы можно было ожидать, что он сам расколется. Поэтому его надо расколоть».
В этих словах — весь Сталин, с его неистребимой верой в свою великую звезду и… сомнением в незыблемости абсолютной власти над людьми и временем, с детски-высокопарным слогом и грамотностью на уровне недоучившегося семинариста.
Инсценируя жестокую и коварную борьбу многочисленных врагов против ленинско-сталинской партии, генсек надеялся усилить у зрителей впечатление гранитной мощи страны социализма.
А ему хотелось потешить себя зрелищем унижения бывших соратников Ленина, которые когда-то позволили себе снисходительно смотреть на генсека свысока. Теперь они на коленях — это видят все. И на коленях уползут из жизни.
Внук Екатерины II Николай Первый писал о казни декабристов: «Гнусные умерли гнусно, без всякого достоинства» (!)
…Зрелых мужей заставил Сталин участвовать в политическом стриптизе. На процессе 1937 года Карл Радек сделал замечательное признание. Оказывается, они, враги народа, мучили своим молчанием, враньем и запирательством самоотверженных тружеников, советских следователей, этих гуманных, чутких друзей арестованных, этих преданных исполнителей воли партии [141] …
141
Судебный отчет процесса Радека, Гернет, т. 1.
Перечитываешь сегодня сорокалетней давности судебные отчеты, — конечно же, подстриженные и приглаженные — и боль горького стыда ранит сердце.
…В Октябрьском зале Дома Союзов, где в августе 1936 года проходил процесс над Каменевым и
А пока заседание продолжается, и прокурор Российской Федерации Антонов-Овсеенко сидит среди зрителей, пораженный коварством и низостью контрреволюционных заговорщиков. Вот кто, оказывается, направлял руку Николаева, убийцы Кирова, и вместе с Иудушкой Троцким готовил реставрацию капитализма. Нынешние злодеяния этой банды — не случайность. Еще в семнадцатом году Ленин заклеймил их как штрейкбрехеров Октября.
До начала процесса, под свежим впечатлением неопровержимых «улик» и достоверных «фактов», Антонов публикует в «Известиях» яростную статью с характерным заголовком «Добить до конца!».
Поседевший в боях революционер проклинает троцкистско-зиновьевскую банду, этот «особый отряд фашистских диверсантов», злейших врагов народа, с «которыми может быть только один разговор — расстрел».
Антонов раскаивается в своем прошлом. В 1923–1927 годах он пытался примирить Троцкого со Сталиным. Антонов восхищается прозорливостью великого Сталина, которого ныне окружают «горячая любовь и преданность трудящихся» [142] .
«Мне стыдно седин Антонова-Овсеенко», — заметил Николай Иванович Бухарин, приняв письмо отца к публикации.
142
«Известия», 30 июня 1936, № 151.
А Сталин потирал, довольный, руки. Действительно, Антонов-Овсеенко сказал именно то, что нужно: сравнил СССР с могучим гранитным утесом, назвал троцкистско-зиновьевских бандитов прямыми агентами гестапо, не забыл упомянуть «первое непременное условие победы — железное ленинское единство партии в беспощадной борьбе с агентурой классового врага» и совершенно справедливо отметил решающую роль товарища Сталина, который «орлиным взором» видел перспективу и обеспечил это единство.
Значит не напрасно он долгими ночами изыскивал способы уничтожения соперников на пути к верховной власти. Значит его стратегия победила и в сердцах соратников Ленина, если удалось провести, словно ребенка, такого опытного политика как Антонов-Овсеенко. Значит, в спектакли, разыгрываемые на сценах Дома Союзов, поверили!
Мы не забыли, с каким профессиональным умением проводил Сталин спектакли-съезды партии. В постановке судебных спектаклей незаурядный талант кремлевского режиссера-самородка засверкал новыми гранями. Он работал с юношеской увлеченностью над пьесами, сочиненными лубянскими драматургами. Что касается пьесы 1938 года, то проявив режиссерскую смелость и несгибаемый демократизм, он поручил ее сочинение Карлу Радеку, не взирая на то, что Радек был уже арестован как «враг народа». И сам должен был участвовать в спектакле. Последний штрих, кстати, можно отнести к сталинским новациям. Репетиции проводились прямо на Лубянке, там же, под надзором помрежа Ежова, актеры заучивали свои роли, так что надобность в суфлере отпадала. По ходу спектакля Лубянка поставляла фирменный полуфабрикат — выпотрошенных, истерзанных телесно и духовно, одурманенных ядами, запутанных грядущей расправой обвиняемых и свидетелей. За несколько дней до начала представления им спешно придавали человеческий облик и — пожалуйте, на сцену!