Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы
Шрифт:
Но Д. П. Бутурлина интересует иная сторона музыкальных занятий Я. Козловского. Они вместе разыскивают народные песни и сочиняют в их духе. Бутурлин сводит Я. Козловского с Ю. А. Нелединским-Мелецким, на слова которого тот пишет считавшиеся народными песни „Милая вечор сидела“, „Полно льститься мне слезами“, „Если б ты была на свете“, „Ты велишь мне равнодушным“. „Сочиняя для балов, он между тем бродил в народе по харчевням и кабакам и прислушивался к народным песням, на площадях ловил мужиков и баб, заставляя их петь у возов или ларей торговцев“. Приводимые биографом подробности о Я. Козловском относились и к часто сопровождавшему его в таких прогулках Д. П. Бутурлину. Опасения воронцовского приказчика были напрасными. Музыкальные увлечения не помешали молодому графу стать энциклопедически образованным человеком, библиографом и библиофилом, вошедшим в историю русской культуры. И в том и в другом его деятельно поддерживал Капнист. Он также способствует назначению
Свадьба Д. П. Бутурлина состоялась в 1793 году. Молодые поселились в Москве, в старинном бутурлинском доме на Яузе, в Немецкой слободе, рядом с дворцовым садом. С петровских времен он славился своими прудами с голландскими каналами, искусственными островками, многочисленными садовыми павильонами и затеями, а для Дмитрия Петровича был особенно дорог тем, что в нем можно было отдаться еще одному своему увлечению — ботанике. И вот два портрета Бутурлина, два взгляда на него художников одних и тех же лет.
Смешливый, живой, в непринужденном повороте обратившийся к зрителю, Бутурлин Рокотова полон удивительной свободы, непосредственности, словно мелькающих в глазах веселых мыслей. Распахнувшийся сюртук подчеркивает мгновенность позы, которая готова смениться движением, стремительным и легким. Легко себе представить, как этот Бутурлин запоет фривольную песенку, отпустит каламбур, который будет повторять в своих гостиных Москва, или изящный комплимент, который через много лет оживет в мемуарах случайной собеседницы. Ему всегда и везде удобно — и когда он отсылает в Париж стирать свое белье, и когда лакомится к вящему ужасу знакомых зеленым луком с лотка разносчика. В любом окружении он чувствует себя как дома. И в чем-то он напоминает рокотовского Василия Майкова, хотя сам художник уже так увлеченно и „вкусно“ воспринимать жизнь и модель свою не может.
Три года разделяют работу Рокотова и портрет кисти Боровиковского. Всего три, или целых три, как хочется сказать перед копией Ф. И. Яненко. Вероятно, это московская жизнь наложила свой отпечаток на былого щеголя. Стал строже и серьезней взгляд. Пополнело потерявшее былую живость лицо. Под округлившимися щеками набежал второй подбородок. Боровиковский не подмечает никакой небрежности в костюме, да, вероятно, ее и не осталось у почтенного отца семейства, ученого-ботаника и страстного любителя книг, каким успевает узнать Дмитрия Петровича Москва. Ведь это он заложит превосходный ботанический сад и сам откроет тайну ухода за тропическими растениями, которыми славились его оранжереи. Все больше времени Дмитрий Петрович будет отдавать собиранию музея и библиотеки, которая не уступала коллекции А. И. Мусина-Пушкина, а в дальнейшем разделила ее судьбу, сгорев в пожаре 1812 года. Для того чтобы в течение двадцати лет собрать почти все издания первых типографов, начиная с 1470 года до конца ХVI века, множество бесценных рукописей, вроде переписки французского короля Генриха IV с Сюлли, нужно было немало усилий, упорства и знаний.
Не случайно английский путешественник Кларк напишет, что „библиотека, ботанический сад и музей графа Бутурлина замечательны не только в России, но и в Европе“. И какой же душевной твердостью отличался легкомысленный, на первый взгляд, племянник старших Воронцовых, если после потери своих сокровищ найдет в себе силы начать собирать новую библиотеку, которая, кстати сказать, была продана после его смерти наследниками в Париже с аукциона. И не только это. В начале правления Александра I Д. П. Бутурлин согласиться стать директором Эрмитажа, удовлетворив свое давнее тяготение к, изобразительному искусству. Но в 1817 году, когда и в Эрмитаже, и в Академии художеств начинают вводиться новые порядки полного подчинения правительственной администрации, он уходит в отставку и навсегда уезжает из России. В портрете Боровиковского — Яненко угадывается и эта внутренняя собранность Бутурлина, пытливая настойчивость независимого и мыслящего человека, друга натуры, по определению Ж.-Ж. Руссо. Он готов доказывать, спорить, убеждать, увлеченный внутренней работой мысли. И легкое марево окруживших голову ветвей подчеркивает значительность бледного лица.
Еще более разителен контраст между рокотовской Бутурлиной и образом молодой графини, который создает на парном портрете Боровиковский.
Современники отзывались о ней очень по-разному, в детские годы среди остальных дочерей Артемия Ивановича скорее не замечали. Угловатая, непоседливая дикарка не искала общества ни взрослых, ни сверстниц, не чувствовала себя подрастающей барышней, предпочитая игру в куклы. Она не рассталась с ними и ставши невестой, так что Дмитрий Петрович принужден был просить оставить при юной графине старую гувернантку, чтобы научить новым обязанностям хозяйки дома, отвлечь, наконец, от детских игр. Взъерошенный сорванец с портрета Левицкого, она неожиданно является на рокотовском полотне застенчивой, чуть растерянной
У Боровиковского былая Анюта в свои девятнадцать лет предстает опять новой — очень женственной, очень мягкой, с ласкающим взглядом темных бархатных глаз. Исчезли угловатость, настороженность. Водопад непокорных волос рокотовокого портрета сменился гладкой прической, мелкими кудрями охватившей черную головку, скрывшей виски и уши. Во всей ее позе — удобном повороте тела под скрывшей обнаженные плечи шалью, опустившемся на полную руку подбородке ощущение невозмутимого покоя и благожелательного внимания к собеседнику, И таким же спокойным мягким светом оживает прорыв неба у отступивших за спину молодой женщины деревьев. Композиция портрета проникнута медлительным ритмом карамзинских строк „К Прекрасной“:
Где ты, Прекрасная, где обитаешь?Там ли, где песни поет Филомела,Кроткая ночи певица,Сидя на миртовой ветви?Там ли, где с тихим журчаньем стремитсяЧистый ручей по зеленому лугу,Душу мою призываяК сладкой дремоте покоя…Давно исчезли следы бутурлинских владений со спускавшимся к Яузе садом, на углу Малой Почтовой и Госпитального переулка. Еще в начале нашего столетия их скрыли строения расположившейся здесь суконно-платочной фабрики. Но вот память о Анне Артемьевне, троюродной сестре „прекрасной креолки“ — матери Пушкина и ее лучшей подруге, осталась не только в воспоминаниях о Бутурлине, но и в биографии великого поэта. Она была одной из тех немногих женщин, которые сумели одарить ребенка теплом сердечного участия, пониманием рождавшегося поэтического дара. По словам жившего у Бутурлиных гувернера, француза Реми-Жилле, в один из теплых майских вечеров маленький Пушкин играл с детьми в бутурлинском саду. У хозяев было двое сыновей и трое дочерей. „Известный граф П… упомянул о даре стихотворства в Александре Сергеевиче. Графиня Бутурлина, чтобы как-нибудь не огорчить молодого поэта, может быть, нескромным словом о его поэтическом даре, обращалась с похвалою только к его полезным занятиям, но никак не хотела, чтобы он показал нам свои стихи; зато множество живших у графини молодых девушек почти тут же окружили Пушкина со своими альбомами и просили, чтобы он написал для них что-нибудь. Певец-дитя смешался. Некто И. П., желая поправить это замешательство, прочел детский катрен (четверостишие) поэта, и прочел по-своему, как заметили тогда, по образцу высокой речи, но Александр Сергеевич успел только сказать: Ah, mon Dieux! и выбежал. Я нашел его в огромной библиотеке графа; он разглядывал затылки сафьяновых переплетов и был очень недоволен собой. Я подошел к нему и что-то сказал о книгах. Он отвечал мне: поверите ли, этот г. Н. Н. так меня озадачил, что я не понимаю даже и книжных затылков“. Вошел граф с детьми. Пушкин присоединился к ним, но очень скоро ушел домой“.
Кстати сказать, автору этих воспоминаний принадлежат известные слова: „Дай бог, чтобы этот ребенок жил и жил; вы увидите, что из него будет!“
Воронцовы, Румянцевы, Бутурлины… Но ведь существовало же и то единственное, непосредственно связанное с екатерининским портретом имя, может быть, заказчика или хотя бы первого владельца. Судьбы картин так же сложны, а подчас еще более запутаны, чем судьбы людей. Тот же Н. А. Ромазанов первым называет А. М. Муромцева, но это относится к началу 1860-х годов, когда со времени создания портрета прошло без малого семьдесят лет. А. М. Муромцев имел родного деда, генерала екатерининских времен, знавшего участников турецких войн и даже встречавшегося в Москве с опальным А. Г. Орловым. Но достаточно ли этого для предположения о приобретении дедом полотна Боровиковского и превращении его в фамильную муромцевскую реликвию? Вряд ли, если иметь в виду, что оставивший воспоминания сын генерала ни словом не обмолвился о знаменательном портрете, к тому же полученном непосредственно от художника. Почему А. Н. Голицын мог рассказывать о таких подробностях, как позирование М. С. Перекусихиной в царском платье, а М. Н. Муромцев пренебрег самим фактом появления в семье царского портрета, повторение которого к тому же уже вошло в румянцевское собрание.
И тем не менее так просто отказаться от „версии Муромцевых“ было невозможно. Родной брат мемуариста, А. М. Муромцев-старший, полковник, был женат на Прасковье Александровне Арсеньевой, которая унаследовала немало вещей — и в том числе портретов из родительского московского дома на Арбате, 14, знакомого впоследствии москвичам как „дом с привидениями“. Часть картин в этом наследстве шла от отца, генерал-майора Александра Дмитриевича Арсеньева, часть от матери, Екатерины Александровны Бибиковой, дочери „усмирителя“ пугачевского восстания. Но главное, Арсеньевы представляли одну из близких Боровиковскому семей.