И еще Михайловский замок. В 1819 году земляк М. С. Урбанович-Пилецкий, директор Института глухонемых, вводит Боровиковского в собиравшийся здесь „Союз братства“. Разочарование в искусстве, трудности с заказчиками и Академией только увеличивали тягу к справедливости, к тому внутреннему самопознанию,
которое, казалось, обещала новая секта. К тому же Боровиковский никак не был для ее членов чужим и неизвестным человеком. На рубеже нового века он писал мать руководившей „Союзом братства“ Е. Ф. Татариновой — Н. А. Буксгевден, урожденная Алексеева, была побочной дочерью Екатерины II и А. Г. Орлова-Чесменского. Преимущества, которыми пользовалась Татаринова, во многом определялись ее прямым родством с императором, не говоря о тех мистических увлечениях, которые побуждали Александра I посещать собрания татариновского кружка. Но и с возникновением гонений на любого рода секты двоюродная сестра императора была последней, на кого они, в конце концов, распространились.
Нет, новые связи не облегчили положения художника. Напротив. „Хитрая руководительница“, по словам приятеля Боровиковского, использует все средства, чтобы задержать его в „Союзе“, вместе с тем никак не заботясь о постоянно оскорбляемом самолюбии живописца. Под предлогом деятельности в „Союзе“ Боровиковский должен безвозмездно писать для него религиозные сюжеты, но когда возникает необходимость в создании „Собора“ — групповом портрете участников, художнику бесцеремонно предлагают заменить собственное изображение портретом „нужного“ лица. Через каких-нибудь полгода после вступления в кружок Боровиковский, как обычно, сбиваясь от волнения, запишет в дневнике, что „все мне кажутся чужды… одно высокомерие,
гордость и презрение“. Складывавшиеся отношения отравляли и без того трудную жизнь. Е. Ф. Татаринова с легкостью посягала даже на предназначавшиеся художнику деньги, хотя от них зависела в эти годы Становившейся не по карману квартиры. Так происходит с тысячью рублей, которые арестованный за проповедь равенства среди крестьян А. П. Дубовицкий направляет Боровиковскому. И очередная путаная, взволнованная дневниковая запись: „Я стал говорить, что Дубовицкий определил мне отдать, как теперь кстати мне ее отдать за квартиру и что Дубовицкий не может быть напротив. Я давно имею право на получение…“ Деньги удается вернуть, но „страдание и недоумение“ остаются. К счастью для художника, ненадолго. В ночь с 5 на 6 апреля 1825 года Владимира Лукича Боровиковского не стало. Смерть прервала его работу над образами для иконостаса церкви на Смоленском кладбище Петербурга. Это был дар, к которому присоединялась и резьба заказанного на средства художника иконостаса, вызванный тем, что именно в этом невидном уголке северной столицы находили последнее успокоение „труженики жизни, науки и искусства“. Прославленный портретист отдавал последний долг товарищам по мастерству, рядом с которыми выросла и его простая могила.
„…Боровиковский кончил дни свои, перестал украшать Россию своими произведениями и терзать завистников его чистою истиной славы. Ученые художники его не любили для того, что не имели его дара, показывали его недостатки и марали его достоинства. Я буду писать его биографию“, — единственная подлинная эпитафия, вырвавшаяся из сердца А. Г. Венецианова.