Портреты без рамок

Комов Юрий Александрович

А Джейн к подобному привыкла. И знала, как себя вести. Терялась в других обстоятельствах: когда обвиняли в том, что пользуется привилегиями, в которых другим отказано, когда упрекали богатством. Что отвечать — не знала: ужесточала режим, вела аскетический образ жизни. И вдруг, появившись для выступления в районе, где обитали люди со средним достатком, получала «фе» и «фу» от тех, кто пришел «не на агитатора, а на звезду».

Да — звезда, и сниматься продолжала. В картине «Клют» великолепно сыграла проститутку высокого полета — была удостоена «Оскара», первой в их актерской семье. Критики писали: «Даже те, кто осуждает Джейн Фонда за то, что не вписывается в стандартный образ кинозвезды, не могут отказать ей в таланте». А она продолжала оказывать поддержку молодым американцам, отказывавшимся воевать во Вьетнаме, вела разъяснительную работу, хотела, чтобы все знали, что рассказывают ветераны обо всех этих ужасных вещах: как сбрасывали пленных с вертолетов, как упражнялись на них в штыковых приемах, как убивали младенцев. Это далеко не полный

набор ужасов, с помощью которого уже в 80-е годы Голливуд станет формировать у молодежи представление о Вьетнаме. Все, однако, поставят с ног на голову. Садистами и мучителями станут «красные», а Рембо и ему подобные экранные герои победным маршем, под звуки патриотических мелодий и крики «ура», пройдут по их трупам.

«Есть парни, которые прямо-таки расстраиваются, что пропустили Вьетнам, — скажет Лэрри Хайнеман, автор двух популярных в Америке романов, написанных по следам его вьетнамской одиссеи. — Они жалеют, что не могут рассказать, как дрались там. А я бы с ними в любой момент поменялся местами: пусть возьмут мой опыт и мое горе». А вот другое свидетельство, говорит Шон Келли, молодой преподаватель университета в Огайо: «Мне исполнилось 24, когда я начал преподавать, был я чуть старше своих студентов. Они называли меня профессором Келли. Между нами шесть-семь лет разницы, но когда я говорил об ансамбле «Роллинг стоунз», что для них было пустым звуком. Разрыв чудовищный. Они родились в 67-68-м, они из того «темного поколения», когда о Вьетнаме молчали. Они понятия не имеют, кто такой Никсон. Все их знания о Вьетнаме — из телесериалов и кинофильмов на патриотические сюжеты: раз американцы отправлялись туда, значит, на выручку пленных соотечественников. Рембо для них — идеальный пример, войну на экране им как бы прокатывали заново, ее историю переписывали в жанре шоу. Были среди моих студентов и такие, что говорили о нашей победе во Вьетнаме. По голливудской версии, мы всегда знали, что делали, и всегда были правы. Невинного никогда не обидели, а смерть на поле боя — вообще дело славное.

Они постоянно слушали Рейгана и видели мир его глазами. И президент им нравился. Перед последними выборами Рейган приезжал в студенческий городок. Село пять или шесть вертолетов — вышел он. Все было блестяще оркестрировано. Студенты пришли в восторг. По иронии судьбы как раз в это время он урезал ассигнования на пособия учащимся. Но это почти никого не волновало. Ведь он — звезда, знаменитость. Они бы так же вопили от счастья, прилети к ним Сильвестр Сталлоне (исполнитель роли Рембо) или рок-идол Брюс Спрингстин. Я спросил их, если завтра мы объявим войну Никарагуа, готов ли кто из них отправиться туда без промедления? Все, кроме двоих, ответили утвердительно. «А за что вы будете драться? — продолжал я. — Кого мы поддерживаем? Правительство Никарагуа?» Двое знали, о чем идет речь. 26 других вообще понятия не имели, на чьей мы стороне… Их абсолютно ничто не колышет, пусть даже убьют их или они начнут убивать бог знает кого и за то, о чем они и не слышали, не то чтобы понимать».

Я привел это длинное интервью с американцем, чтобы, прервав разговор о Генри, Джейн и Питере, вспомнить о трещинах-разломах, пролегших между поколениями, между прошлым и настоящим. Прежде чем продолжить рассказ — еще только один штрих из сегодняшней жизни Америки. Учителя упрекают учеников в невежестве — и часто правы. Корят они их и в бессердечии, хотя тому есть объяснение: часть молодежи уверена, что еще при жизни их поколения наступит Страшный суд, а посему — все трын-трава. Ведь люди, родившиеся через четверть века после Хиросимы и Нагасаки, — уже не дети, а внуки атомного века, они и представить себе не могут то время, когда не было ядерного оружия. Поневоле ожесточишься. И вот уже проклинают молодые люди жертв СПИДа («Смерть им!») и призывают изолировать их, как прокаженных. Но почему же, вдруг с изумлением констатируют американские социологи, эти же жестокие юноши и девушки тихо и растерянно плачут в темноте кинозала, где на экране проходят перед ними документальные кадры, повествующие об их соотечественниках, умирающих от чумы XX века? Почему перемежают они проклятия плачем? Может быть, появляется у этих молодых людей что-то, чего не рассмотрели пока дальновидные футурологи?

Слушая дочь, рассказывающую о зверствах американцев во Вьетнаме, Генри упрямо твердил, что его соотечественники такого делать не могут («разве они фашисты?»). «Представь мне реальные доказательства этого, — говорил он Джейн, — и я отправлюсь к Никсону, чтобы заявить протест». Она привела вьетнамских ветеранов в его дом, и он, выслушав их, сказал: «Не знаю, что еще могу сделать, я ведь уже стал поддерживать все мирные инициативы».

Еще одно признание: «Меня забрали в мае 66-го. В боях я был с марта 67-го по март 68-го. Убрался из Вьетнама в воскресенье в 4 дня и во вторник утром уже лежал в собственной постели дома. Половина ребят из моего взвода либо погибла, либо валялась по госпиталям. С первого дня было ясно, в какое дерьмо мы вляпались. Нас послали туда, чтобы расстрелять все патроны и угробить массу людей. А нам и дела было мало. Да всей стране было наплевать: «И что-то мы воюем во Вьетнаме?» Когда вернулся, мне стало страшно, я был рад, что судьба оказалась ко мне благосклонна, и стыдно мне было — за то, что жив; часто получал письма — того-то нашла пуля, а другой просто заживо сгорел. Мне вроде бы повезло, но чувствовал себя дерьмом. А летом 1968-го на улицах творилось сумасшествие:

полицейские били молодых ребят, травили их газом. Во Вьетнаме мы так же выкуривали людей из убежищ…»

«Да-да, это печально. И насилие, и жертвы. Но что же теперь делать?» — вздохнул Генри Фонда.

После совместной работы над картиной «Клют» Джейн часто общалась с актером Дональдом Сазерлендом. Было у них желание создать комедийную труппу, подготовить шоу с антивоенной тематикой и организовать выступления в армии. Идею поддержали многие — Майк Николс, актеры Эллиот Гулд и Дик Грегори, несколько рок-групп. Мечтали покончить с монополией Боба Хоупа, известного комика, исправно в одном и том же ключе веселящего военных не один десяток лет. Его шоу стали образцом патриотического профессионализма, работы в своем амплуа на благо отечества. Пусть зазвучат, говорила Джейн, и другие-голоса, и будут они адресованы тем солдатам, кто устал от фанфар и пушек, бомб и конфетти. Хорошая была мысль. Но чтобы выступать, нужно было официальное приглашение от любого командующего крупным подразделением — такого в Пентагоне не нашлось. Поизучав сценарий, ознакомившись с, текстами («армия — мать ее в душу»), генералы приходили к выводу, что «подобные шутки вредно скажутся на морали личного состава».

Но Джейн Фонда неутомима. Она осуществляет другой свой план — отправляется во «враждебный» Вьетнам, к противнику: она беседует с пленными соотечественниками, она видит результаты варварских американских бомбардировок, она выступает по ханойскому радио. Такого ей простить не могли: значительная часть ее зрителей, и даже бывших поклонников, сперва просто подуставших от «левых закидонов озорной звезды», теперь шлет тысячи писем в газеты, в госдеп, в спецслужбы. В Конгрессе раздаются голоса с требованием ее немедленного ареста по обвинению в государственной измене. Воистину стала она «первой дамой новых левых», уступая разве что Анжеле Дэвис… Ажиотаж несколько спал, когда во Вьетнам отправились и другие активисты антивоенного движения, когда им удалось добиться освобождения нескольких пленных американцев.

Джейн крики ярости сносила стоически. Отец их боялся и каждый раз вздрагивал. Питер их не слышал — он все-таки купил за четверть миллиона шикарную яхту и отправился на Гавайи. Вскоре после этого путешествия, правда, разошелся с женой (а Генри всегда считал их брак незыблемым). В январе 1973 года и Джейн, наконец, официально развелась с Вадимом. И ровно через три дня вышла замуж за 3З-летпего Тома Хейдена, товарища по антивоенным выступлениям. Отцу она так же сообщила, что ждет ребенка. Генри ответствовал, что его давно ничем не удивишь, в конце концов, у детей своя жизнь: «И пусть все происходит как бы само собой. И надо продолжать жить и радоваться и не позволять времени подтачивать себя. Надо обязательно выжить».

Во второй половине 70-х годов Джейн Фонда играет в целом ряде фильмов, где проявляет себя как актриса яркого гражданского темперамента. Одна за другой выходят на экраны картины: «Джулия» (дуэт Джейн Фонда — Ванесса Редгрейв оставлял необыкновенное впечатление), «Китайский синдром», «Электрический наездник». Интересно отметить, что, хотя Джейн не простили «вьетнамской эпопеи», времена изменились. В конце 70-х Голливуд сам стал делать картины на рапсе почти запрещенную вьетнамскую тему. В их ряду, конечно, ленты разной художественной ценности, среди лучших — «Возвращение домой», антивоенная лента, за исполнение главной женской роли в которой Джейн в 1979 году получила второго своего «Оскара». И в том же году, едва она решительно осудила клеветническую кампанию, развязанную в США в связи с «проблемой вьетнамских беженцев», карательные, действия не замедлили последовать. «Вон эту красную из Голливуда!» — вопили, совсем как раньше. Джейн вновь обвинили в «предательстве национальных интересов США», а законодательная ассамблея штата Калифорния даже вывела актрису («Джейн-Ханой» — ее называли и так) из состава своей комиссии По делам искусств.

В начале 80-х годов голос Джейн звучит так же твердо: «В этой стране столько серьезных проблем, как и в мире вообще. И как мать — особенно как мать — я хочу сделать все возможное, чтобы у детей было будущее и надежда». Не боится ли она осиротить своих детей — злой вопрос репортера. Да, я знаю, что за мной следят, что разговоры подслушивают. ФБР заставляет администрации банков сообщать обо всех моих финансовых операциях — якобы в интересах национальной безопасности. Недавно собирались похитить мужа, увезти его в Мексику и кастрировать. Нет, паранойей я не страдаю, все это вещи реальные. — «Кстати, это правда, что Том Хейден собирается выставлять свою кандидатуру на выборах в сенат Калифорнии?» Да, и она ему помогает вести избирательную кампанию. Па вопрос, довольна ли собой, понимает ли, кто она — активистка или актриса: «Я вхожу в число наиболее влиятельных женщин в этой стране». Не слишком ли? А что, разве не осуждала она последовательно и неуклонно вьетнамскую агрессию и разве не стала эта авантюра стыдом и горем Америки? Разве не клеймила она Никсона, члены администрации которого преследовали ее, и разве не оказались они сами, во главе с президентом, замешанными в позорном «уотергейтском деле»? И разве не грозным предупреждением (и американцам, и нам) прозвучала картина «Китайский синдром», поставленная принадлежащей ей компанией, хотя подкалывали ее и подшучивали над «чрезмерной мнительностью» новоявленного защитника окружающей среды, хотя был одно время популярен в США ехидный лозунг: «Атомные электростанции — в лучшей форме, чем Джейн Фонда»?