Поручик Ржевский и дама с солонкой
Шрифт:
– Полагал, что слишком поздно, – ответил Ржевский, а сам силился вспомнить, кто же эта особа.
И вдруг его осенило. Ну конечно! Софи! Та самая барышня-брюнетка с книжкой. Всё уверяла, что читать романы – гораздо занятнее, чем крутить романы, но затем изменила мнение. Случилось это незадолго до войны с Наполеоном. Июньские дни. Тенистый сад. Та самая брюнетка! Несомненно.
– Здесь, на балу дамы говорят, что у знаменитого поручика Ржевского разбито сердце, – вкрадчиво произнесла Софья. – Неужели в этом есть хоть капля правды?
– Конечно,
– А как же слухи о приключениях во Ржеве и окрестностях?
– А как мне развеивать тоску? Лечусь от печали, как умею.
Софья счастливо рассмеялась:
– Знаю. Ты всегда таким был. Но я всё равно хотела сердиться на тебя. Особенно когда слушала ту историю о купчихе. Но когда ты сказал, что твои чувства всегда бескорыстны и не покупаются серебром, я тебя простила.
Разговор прервался, потому что Ржевскому и его даме настала очередь исполнять очередную фигуру котильона. Софья танцевала очень увлечённо, а когда почти в полном изнеможении плюхнулась на ту же самую банкетку, то выглядела так, будто только что отдалась поручику. Грудь высоко вздымалась, а глаза смотрели перед собой и не видели, как если бы дама недавно возносилась к облакам и ещё не осознала, что снова находится на грешной земле.
Ржевский, глядя на неё, даже подумал о табачной трубке: когда дама удовлетворена, можно и закурить. Однако курить было всё же рано. Да, крепость готовилась сдаться, вывесила белый флаг, но осаду следовало считать завершённой лишь после того, как будут обговорены условия сдачи.
– Софи, а я ведь тоже обижен на тебя, – сказал Ржевский с напускной строгостью.
– За что?
– Ведь все знали, что я буду на этом балу. Так?
– Да.
– И ты знала?
– Да.
– Тогда почему не оставила мне ни одного танца?
– Я оставила тебе первый галоп, – ответила Софья. – Чья вина, что ты приехал на бал с опозданием?
Поручик ущипнул её за ягодицу так, что дама ойкнула, и с такой же строгостью сказал:
– Ты должна была оставить мне мазурку, но не оставила. Мне и котильон достался случайно. Кажется, вы меня совсем не любите, мадам Тутышкина. И на исцеление моего разбитого сердца в ваших объятиях мне можно не надеяться.
– Саша, что ты такое говоришь! – прошептала встревоженная Софья.
– Мне нужны доказательства вашей любви, – сказал Ржевский. – И сейчас же.
– Какие доказательства?
– Вы всё прекрасно понимаете, мадам, – уверенно сказал поручик, ведь всей России было известно, что Ржевский всегда намекает на одно и то же.
– Саша, я не могу.
– Софи, ты меня любишь?
Разговор снова прервался. Ржевский вместе с Софьей исполнил ещё одну фигуру котильона, а когда Софья опять села на банкетку, то со стороны могло показаться, что прошло не несколько минут, а много дней, в течение которых красавица успела много раз отдаться любовнику и почти надоесть ему. Грудь её снова вздымалась, но теперь от смятения, а взгляд сделался беспокойным, ищущим.
– Так что
– Доказательства будут после котильона. Я скажу мужу, что мне надо в дамскую комнату, а ты иди в библиотеку. Жди меня там. Я постараюсь незаметно прийти туда вслед за тобой. Жди.
– Софи, я готов ждать тебя всю жизнь… но не более часа.
* * *
Губернаторский дворец не был настолько большим, чтобы заблудиться, но Ржевский, кажется, обошёл все открытые комнаты уже в третий раз, но никак не мог найти библиотеку.
Книгами поручик никогда не увлекался и потому не представлял, где же эту библиотеку искать, чёрт побери. Может, она заперта? Но Софья уверяла, что князь Всеволожский склонен держать свою «сокровищницу» открытой.
Ржевский в очередной раз заглянул в зал, обитый деревом, где ещё недавно шла игра в карты, а сейчас почти никого не осталось. Танцы кончились, да и время давно перевалило за полночь, поэтому гости стали разъезжаться – прощались с четой Всеволожских и отбывали восвояси, так что в игорном зале задержались лишь несколько самых увлечённых господ, которые не обращали ни на кого внимания.
Поручик прошёл от дверей до самого дальнего окна и обратно, снова чертыхнулся про себя и уже собирался выйти, когда столкнулся с девицей, от которой, казалось, давно отвязался. Тасенька!
Поверх бального платья на ней был пуховый платок, прикрывавший горло, и в случае с любой другой особой поручик мысленно посетовал бы, что платком закрывается декольте, но здесь было решительно всё равно.
– Александр Аполлонович! – воскликнула Тасенька. – А я вас искала.
– Зачем это, Таисия Ивановна?
– Боялась, что вы уедете, не простившись со мной.
– Таисия Ивановна, – Ржевский старался говорить мягко, – я, конечно, очень уважаю вашего дядюшку, который пытается устроить вашу судьбу, но я вам ничего не обещал.
– Вы назвали меня Тасенькой, – возразила девица.
– Когда?
– На банкете. Когда мне стало плохо.
Ржевский попытался вспомнить банкет. Может, и назвал…
– Нет, вы что-то напутали, Таисия Ивановна, – твёрдо произнёс поручик. – Я вас так не называл.
– Называли.
– Нет. Если что, можете спросить госпожу Тутышкину, которая сидела рядом и должна была всё слышать.
Тасенька на мгновение задумалась. Наверное, ей, как и всякой девице на выданье, было досадно, что возможный жених от неё ускользает. И она решила выместить досаду на Софье, к которой проявляла неприязнь и раньше – когда говорила, что у Софьи есть постоянный любовник, и что Ржевскому не на что надеяться.
– А вы не находите, Александр Аполлонович, – с расстановкой произнесла Тасенька, – что госпожа Тутышкина очень странная? Зачем она положила солонку в сумочку? Разве солонки принято брать на память? Я, когда это увидела, очень удивилась. Потому и подавилась: ахнула, а кусочек корзиночки поперёк горла встал.