Порядок в культуре
Шрифт:
Смена ритмов, расстановка логических акцентов сделана режиссером точно по линии внутреннего отталкивания, и, одновременно, притяжения. Ведь и он, Мольер, и она, Мадлена, разрывают все еще живые ткани их общей судьбы. Вот это, главное, и удалось передать Кабанову и Шалковской: беззащитную обреченность, безнадежную трагическую разделённость того, что еще так недавно было единым.
С Муарроном (приемным сыном и отменным героем-любовником мольеровской труппы) связаны важные для спектакля темы страстного предательства, раскаяния и окончательной победы актерского братства. Муаррон-Чубченко «солирует» в двух сценах. Это — «репетиция» Муарроном и Армандой якобы новой мольеровской пьесы. «Репетиция», которая как-то «невзначай» приобретает вполне соблазнительный характер. И Чубченко, и Коробейникова играют ее с поистине театральной страстью, когда слова значат гораздо меньше, чем чувства, жесты, взгляды и позы. Весь пыл актера-любовника брошен Муарроном на «объект страсти»: он именно играет в страсть, и словно бы видит себя со стороны, наслаждаясь своей мужской брутальностью, рельефностью
Сцена «Муаррон у Короля» — блестяще поставлена. Режиссерский рисунок ролей, делающий очень слаженным этот актерский дуэт, продуман до мелочей. Бодро, ощущая себя блестящим артистом и баловнем судьбы, Муаррон-Чубченко предстанет перед Королем, полагая получить награду — место в Королевском театре. И… брезгливо-высокомерно встретит его Король, унизив Муаррона тирадой о нем как слабом артисте. Умно и точно Людовик сломает Муаррона, предложив ему место в сыскной полиции. Андрей Чубченко очень точно физически и психологически показывает, как его самолюбивый герой разбивается о силу и крепость Власти: вот он говорит тише и неуверенней, вот он уже застыл на коленях в позе мольбы, вот уже и пятится униженно назад. Он, рассчитывающий на понимание и прежнее восхищение его игрой, хладнокровно раздавлен Королем и позорно изгнан.
Вообще в спектакле нет незаметных актерских работ: все отточено, продумано, всякий эпизод — решительное добавление к общей палитре спектакля (прекрасны работы В.Ровинского — слуги Мольера и пластически отточено, темпераментно сыгран М.Дахненко бретер, дуэлянт и неразборчивый любитель женского пола маркиз Д’Орсиьи). Но, конечно же, все актерские «партии» выстраиваются вокруг Мольера. Главная сцена Михаила Кабанова в роли Мольера — это сцена-прозрение. Он будет смеяться, потому что не силах больше сдерживать боль. Он будет предаваться буйству и бунту, выкрикивая хулу в адрес Короля и архиепископа. Он будет осмеивать все на свете, в том числе и самого себя — свои мечты о вере и верности Власти. В острейший нравственный конфликт с силой, что не захотела быть умной и честной, герой Михаила Кабанова вступает с отчаянной искренностью, с упрямой язвительностью, с яростной уверенностью в неправоте тех, кто так грубо, нагло и безжалостно вмешался в его судьбу…
Татьяна Доронина поставила яркий спектакль, сделав в нем крупными те темы, что так важны были для самого драматурга. Конечно, речь идет не о переводе пьесы Булгакова на язык политической реальности, не об «иске к 30-м годам». Но и «прятаться» за эпоху Людовика в театре не стали, ведь вся красота мхатовского спектакля создана для одной цели — для истории о незаурядном, талантливом художнике. И не его ли судьбу повторяют современные нам гении? Не остается ли по-прежнему их творчество «глотком красоты», в жесткое, чреватое подлостью и вывихами время? А потому, словно отвечая на булгаковский вопрос «Кто погубил Мольера?», Доронина не спряталась за «философский ответ» — мол, погубила судьба, но назвала прямо: черная Кабала. «Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи» трудно, но для мхатовского Мольера и самого МХАТа им. М.Горького — в результате — неизбежно.
И это она была счастлива? С мужем-игроком? С умершим первым ребенком? С безденежьем, тотально преследующим долгие годы? С отсутствием всяких женских волнительных радостей от новой шляпки и платья? Да к тому же эти трудные, невыносимые болезни мужа…
Да, эти вопросы мы, действительно можем задать этой женщине — Анне Сниткиной, жене Федора Михайловича Достоевского, по Дневникам которой и поставлен спектакль-бенефис. Поставлен режиссером (и автором пьесы) Владимиром Салюком, художником-постановщиком Павлом Каплевичем при деятельной помощи народного артиста России Александра Мезенцева и совершенно неожиданной еще одной персоны — контр-тенора Ярослава Здорова.
Да, знаете ли, милостливые господа, она была счастлива, — говорит нам Екатерина Васильева, — трижды повторяя это утверждение в спектакле. Сначала чуть робко звучат слова о счастье, — а потом увереннее, утвердительнее, наконец, не оставляя нам ни капельки сомнения, — очень торжественно и твердо! Собственно ради того, чтобы рассказать об этом трудном счастье и о правильно живущей женской душе Екатерина Васильева и выходит на сцену.
По Дневникам вообще ставить трудно — очень часто вместо спектакля мы видим более-менее удачное литературное чтение. Но здесь именно представляют качественный драматический спектакль, где каждому из артистов и даже тенору есть что играть. Тут и проживание событий от первого лица, когда она впервые пришла работать стенографисткой к Достоевскому, и сцены их общего привыкания друг к другу, и первое объяснение любовное, и свадебное путешествие, и жизнь за границей и игра-игра и еще — очень много литературного труда. Режиссер дал возможность и Екатерине Васильевой и Александру
Но главное-то совсем в другом. Пусть поверим мы ей, что была счастлива. Но почему, как она была счастлива? Как можно быть счастливой при столь несчастливых, почти «адских» обстоятельствах?
Ответ располагается в христианском пространстве и только там. Екатерина Васильева последовательно, с очень большой эмоциональной чуткостью, с великолепным актерским богатством (не нажимая, не утрируя) выстраивает свой христианский ответ. Она смогла рассказать нам, что подлинная любовь долготерпит и не раздражается. Как трудно этому научиться знает всякий, кто пробовал. Вот самое начало спектакля. Анна Сниткина-Достоевская сообщает нам: «Мой Федя в карты не играл, не любил». Боже, как мило, даже с какой-то гордостью «за Федю» говорит эти слова Екатерина Васильева (в них столько теплоты и умиления), а потом, через паузу: «Зато рулетка…» (чуть растерянно, но все же с такой твердой интонацией, будто хочет уверить всех и навсегда, что рулетка даже как-то «благороднее», чем игра в карты!). Эти нюансы игры актрисы передать словами очень трудно, потому что раскрывают они несловесную полноту бытия. Ту полноту, что начинается с любви (ведь ребенок, не умея говорить, уже знает, что такое любовь матери и откликается на нее). А потом будет чудный рассказ о том, как ей, беременной, хотелось рыжиков и Достоевский их достал. Опять-таки эти «русские рыжики» за границей — не только вещественный знак заботы мужа о ней. И Анна умела, умела ценить эти «знаки». Как актриса вскипала любовью, как передавала нам своей восторг: «Какое счастье иметь такого мужа… Это такая заслуга, которую надо помнить вечно!»… Заслуга? Рыжики? — удивится современная женщина, полагающая долгом мужа добывать все, что ей (которая просто осчастливила его тем, что вообще-то соизволила забеременеть!) хочется. Да, рыжики, — упрямо говорит актриса Васильева. Да, вечно помнить будет Анна это скромное событие. Она именно такие события и будет копить в сердце своем.
Екатерина Васильева талантливо и глубоко в этом непростом спектакле будет говорить с нами о том, как Анна, жена Федора, сможет несмотря на все-все трудности не изнашивать душу свою, но копить ее сокровища. Она будет копить, наживать душу не для себя, но для своего Феди и детей (на которых она и будет тратить накопленное). Но вот попробуйте, накопите, живя в чужих домах, на чужих землях, с чужими людьми, испытывая страшную ревность к этой ужасной женщине Аполлинарии Сусловой, которая писала ее мужу, не давала им покоя? Как накопить душу, если она рвалась от боли и сострадания к мужу, проигрывающему последние деньги и зараженного страстью к игре? Как научиться терпеть и прощать, когда муж закладывает твое последнее пальто, чтобы выкупить шубу жадной Эмилии Федоровны (немки и жены умершего брата, требовавшей всю жизнь от Достоевских материального обеспечения)?!
Екатерина Васильева точно знает: «Кто хочет сохранить душу, тот ее потеряет». Кто боится тратить ее на других, тот растратит ее все равно. Для православной женщины, для жены-христианки не может быть иного пути как прощать сорок раз по сорок раз (по сути — всегда).
Анна Сниткина-Достоевская будто всякий раз заново училась любить своего мужа. Вот случилась обыкновенная ссора из-за зонтика (актеры показали отменную согласную игру), закончившаяся страшным раздражением Достоевского, выкрикивающим обиднейшие слова жене. Но потом было его покаяние, которое она приняла с благодарностью. Суть этого преодоления обстоятельств, смывания нечистого в отношениях Екатерина Васильева трогательно и искренно передала в сцене поломанного гребешка (Федя просил не ломать, а она сломала сразу три зуба и ужасно расстроилась, что Федя подумает, что это специально, после вчерашней ссоры с зонтиком.) И она горько плакала, а муж совсем не рассердился, но напротив, утешал ее. Ключевое слово для женского сердца здесь именно это утешение (когда наступает мир и тишина в отношениях). И снова эти сокровища примирительного утешения она навсегда положит на сердце: «Я знаю, что именно в эти минуты он и был настоящий». Именно потому и была она счастлива, что этого, часто сокрытого в буднях, настоящего человека в своем муже она умела поддержать и пожалеть. И помнить благодарно его слова поддержки, любви, утешения.
Все сердечное, теплое, душевное в этом спектакле выявляется и неожиданными режиссерскими приемами (а роль тенора — отличного профессионала Ярослава Здорова, — тоже важна и заметна. Он исполняет и классику, и народные напевы, и что-то бытовое-шутливое, воссоздавая всякий раз то ситуацию легкой усмешки, то передавая внешнее, что врывается в мир семьи Достоевских. Вообще живой голос певца — роскошная «рамка» к сценической картине.) Режиссер и актеры совсем не играют никакой «достоевщины» и надрыва, но показывают нам жизнь героев, которые не озабочены ни своим величием, ни тем, как они будут выглядеть в глазах потомков. Эта жизнь Анны раскрывается Екатериной Васильевой не через «величие миссии» (быть женой при великом писателе), но через искренность и нравственную стойкость, через ясность и простоту своих забот и женских задач. Ничего особенного — все как у многих русских женщин… Христианок.