Порывая с прошлым
Шрифт:
Военные круги внимательно следили за ходом событий и, как показывают факты, поддерживали крайние правые силы. Несмотря на существовавший так называемый Кодекс поведения партий в избирательной кампании, военные власти ни разу не осадили зарвавшихся экстремистов.
Насквозь спекулятивной была тактика А. X. Бхашани. После встречи с Яхья-ханом в сентябре 1970 г. его группировка умерила критику военного режима. Она отказалась участвовать в выборах, заявив, что все усилия надо направить на борьбу по преодолению последствий стихийного бедствия, обрушившегося на Восточный Пакистан.
…Такое не забывается. Утром 4 ноября 1969 г.
Угрожающе размахивая палками, к нам подбежали двое парней. Али Аксад притормозил машину:
— Что случилось?
— Бенгалец? Хорошо. Объявлена забастовка. Кричи «Долой Яхья-хана!»
— Я-то прокричу, — спокойно ответил Али Аксад. — А вот моего друга нельзя заставлять. Он иностранец, советский журналист.
— Проезжайте, — согласились они. — Только вывесите черный флажок.
Али Аксад прикрепил к ветровому стеклу черный флажок, без которого в последние дни не выезжал ни один водитель, и мы поехали дальше. Вступая то и дело в объяснения с пикетами забастовщиков, мы наконец добрались до редакции.
В небольшой комнате, которая служит и приемной, и местом, где обычно собираются журналисты, чтобы посудачить о своих делах, нас терпеливо ожидал Шахи-дулла Кайсар. Поездку в университет пришлось отменить.
— Чудовищная провокация. В городе произошли столкновения, — сказал Шахидулла. — Бенгальские экстремисты жгут лавки, убивают людей, говорящих на урду. А те, поддержанные джамаатовцами, отвечают тем же. Полицейские попрятались.
Примерно часа через два стали приходить репортеры. Своими рассказами они дополнили картину страшной трагедии, разыгравшейся на улицах Дакки. Между двумя группами населения — «урдуменами» и бенгальцами — произошла резня. Судя по всему, организаторы провокаций готовились давно и лишь ждали повода. Такой повод, конечно, нашелся.
В соответствии с решением правительства регистрационные карточки избирателей должны были заполняться на урду в Западном Пакистане и на бенгали в Восточной провинции. В примечании к этому решению указывалось, что небенгальцы, проживающие в Восточном Пакистане, могут заполнять эти карточки на урду. А бенгальцы, находящиеся в западной части страны, могут заполнять карточки на своем родном языке.
Власти же не сообщили своевременно населению Восточной провинции, что бенгальцам, проживающим в западных районах, тоже предоставлено право пользоваться родным языком. Провокаторы немедленно использовали эту оплошность. Они повели разговоры о том, что бенгальцев дискриминируют на Западе, что их вообще хотят там лишить права голоса. Людей же, говорящих на урду, сбивали с толку тем, что, мол, бенгальские националисты разработали план физической расправы над ними, если они будут заполнять карточки в Восточном Пакистане на урду.
Демократические
В разгар побоища вице-адмирал С. М. Ахсан, губернатор провинции, пригласил в телестудию представителей ведущих политических и общественных организаций. Те пришли и обратились к населению города с призывом прекратить погромы, разойтись по домам. Но резня продолжалась. Лишь к вечеру, когда в город вошли моторизованные части, удалось восстановить порядок. Никто не считал, сколько жителей стали жертвой этой провокации.
Вместе с Али Аксадом и Шахидуллой Кайсаром мы ехали по улицам, где только-что разыгралась трагедия. Жуткая картина представилась нам: сожженные дома, разбитые автомашины, порванные электропровода. Санитарные машины подбирали искалеченных. Убитые, среди них очень много женщин и детей, с перерезанным горлом и разможженной головой, лежали там, где их застигла смерть.
Возле овощного рынка, где произошла особо страшная резня, женщины помогали врачам перевязывать раненых. Это были активисты из Демократической женской федерации. Среди них я увидел Бегум Суфию Камал. Она плакала. Отовсюду неслись стоны.
Прислонившись к стене каменной ограды, сидели два окровавленных человека. Устало и безучастно смотрели они по сторонам. Один — бенгалец, рабочий с завода по производству содовой воды, второй — пуштун, слесарь автомастерской. Мои друзья спрашивают бенгальского рабочего:
— Зачем дрался?
— Пью чай с моими товарищами, — рассказывает он, — как вдруг подсаживается к нам адвокат, мы его все хорошо знаем. Так вот он говорит, что хозяин завода — панджабец — всех нас уволит, если мы не заполним карточки на урду. В Карачи, мол, на цементном заводе начали выгонять с работы бенгальцев. Обозлились мы, выходим, а навстречу бежит этот пуштун с ножом. Мы его сбили с ног…
— А я, — отвечает пуштун, — ремонтировал машину. Вдруг слышу — кричат, что в наши дома ворвались бенгальцы и убивают детей. Я схватил нож и к своим на помощь…
Вот так действовали провокаторы. После выяснилось, что никто не нападал на дома, где жили пуштуны. Это подтверждает и его плачущая жена, которая стоит рядом с нами.
Поздно вечером по местному телевидению выступает губернатор С. М. Ахсан, на этом посту он всего около трех месяцев. Он выражает соболезнование семьям пострадавших и заверяет, что власти накажут зачинщиков убийств и погромов. Трагедия, разыгравшаяся на улицах города, добавляет губернатор, лишний раз убеждает в необходимости сохранения в стране военного положения.
Вслед за ним на экранах телевизоров появляется лидер местной организации «Джамаат-и ислами» проф. Гулам Азам. Оказывается, ему уже известно, кто организовал братоубийственное побоище. Это коммунисты, пробравшиеся в «Авами лиг» и Национальную народную партию. Это индийские и советские агенты, наводнившие Пакистан, враги ислама. Он призывает население разоблачать подрывные элементы и доносить обо всех подозрительных лицах службе безопасности.
В эту же ночь полиция проводит массовые облавы в Дакке, совершает налеты на редакции газет «Сангбад», «Иттефак» и «Пурбодеш». Задержаны в основном активисты прогрессивных организаций, журналисты и деятели культуры, абсолютно не причастные к событиям. Полицейские наведывались даже в дома Ахмад Джасимуддина и Бегум Суфии Камал.