Поселок на трассе
Шрифт:
По-прежнему глядя перед собой, Полох процедил безразлично:
— Помнится, тебе совет был даден провалиться, затихнуть и не мозолить глаза.
— Был такой совет, дядя Эдя, однако жизнь свое требует; да к тому же многое поменялось, деловая обстановка пошла, я у Авдотьи Даниловны под рукой.
— Мальчик куда пошлют?
— А это с которой стороны посмотреть, может, мальчик, а может, хозяин. Такие дела, Эдуард Гаврилович.
— Ну, что ж, рад за тебя, хозяин. Пора, давно пора, сколько можно в пацанах ходить?
— Я того
— А ты шутник, парень, — покосился на Пустовойта Полох. — Ты всегда был шутником?
— Причем тут шутки, Эдуард Гаврилович, даже странно слышать. Какие могут быть шутки, когда Авдотья Даниловна горит, а может, уже и погорела!
— Ты что! — «Волгу» чуть не занесло на повороте.
— Ой-ой… — качнулся Алька, что есть силы прижался к сиденью. — Я ж не на ремнях, что вы крутите… Говорил же вам, сбавьте скорость..!
Машина пошла ровнее, замедляя ход.
— Давайте, сворачивайте в рощу. Разговор на скоростях не получится, Эдуард Гаврилович. — Это уже не была просьба, голос Альки Пустовойта утратил вкрадчивость.
«Наглец», — подумал Эдуард Гаврилович, однако крутнул баранку, машина запрыгала по размытым колеям проселочной дороги, рыжая обезьянка, подмигивая, завертелась на ветровом стекле.
— Что там с Авдотьей? — не глядя на Пустовойта, процедил Полох.
— Дело подсудное, Эдуард Гаврилович, на полный срок, — Алька назвал статью с присушен осведомленностью. — Это уж точно, если не выручим полезную женщину… Сюда, на полянку сворачивайте, Эдуард Гаврилович, надежное местечко, мы тут пацанами хазовку содержали.
— Ну, ты, — брезгливо поморщился Полох.
— А что? Ничего особого. Пахан при складе работал, естественно, пользовался; а мы от него пользу имели, у каждого свой интерес.
Вспомнилось-таки Алику детство!
Он еще о чем-то говорил, на него всегда нападала говорливость перед началом рискового дела, сыпал незначащими словами, прикрывая блудливые мысли, руки его при этом беспокойно шевелились, как всегда, тянулись к вещам, не принадлежащим ему, скользнули к баранке, к управлению, но тотчас упали на колонн.
— Что с Авдотьей? — переспросил Эдуард Гаврилович, не снимая руки с баранки, хотя уже заглушил мотор.
Пустовойт мигом отметил его встревоженность, посчитал своим козырем; медлил, подбирая нужные слова, как бы покрепче поддеть на крючок троюродного дядюшку.
— Хороша полянка! — оглядывался он по сторонам, расхваливал на все лады тишь и благодать перелеска. — Рай небесный.
— Что с Авдотьей? — грузно повернулся к Альке Полох.
— Выйдем из машины, Эдуард Гаврилович, на свежем воздухе веселей думается. — Пустовойт выскочил из машины, медлил с ответом, ожидая, пока Эдуард
— Это как понять — Авдотья прислала тебя? — терял терпение Полох.
— Можно и так сказать. Но я и сам понимаю наш общий интерес, Эдуард Гаврилович. У Авдотьи Даниловны запарка крупная, а слух имеется на ревизию из центра, без никаких. Газетчики науськали.
— Толком говори, что резину тянешь. — Полох возвышался еще над Пустовойтом, но что-то дрогнуло в нем, осанка нарушилась, голос сорвался. Кузен это мигом подметил.
— Сейчас, сейчас, дядя Эдик, минуточку, полностью доложу со всякими подробностями. Я уж думал-передумал, и так, и этак, и должен вам сказать, один только выход имеется, один-единственный. Просто, можно сказать, фарт подвернулся, само в руки идет.
Алька принялся обстоятельно излагать свой план, умолчав о том, что договорился уже с Чередухой насчет фартовой платформы, завернувшей случайно на базу к Таранкину.
— Я что подумал, Эдуард Гаврилович, я не только про Авдотью Даниловну, я про вас подумал, побеспокоился. Столько лет совместно находились, дела общие… А вдруг с ней того, чего-нибудь. Авдотья Даниловна женщина хлюпкая, впечатлительная, язык распустит, будь здоров. Я и подумал, если у вас общее было…
— Было, было — задолбил! — собирался с мыслями Полох. — Ничего не было!
— Да как же так? — не отступал Алька. — Как же не было, когда было?
— А так. Сказал — не было, значит, не было. Нам лучше знать, что было, чего не было. А твое дело про свое заботиться. Свое знай, в чужое не суйся. За тобой в подрайоне давно соскучились. — Эдуард Гаврилович прикинул уже, что к чему, трезво оценил происшедшее.
— Говоришь, Авдотья переживает?
— Да как же, Эдуард Гаврилович, сами понимаете, женщина вконец расстроенная.
— Пережива-а-ает, — сочувственно протянул Полох. — Запуталась баба, запуталась… А ты, парень, тоже хорош, нечего сказать, мужчина называется, не мог успокоить Даниловну!
— Да что вы, Эдуард Гаврилович, как можно, да я к ней… Я для ради нее… Вот именно успокаивал, уговаривал, мотнусь, говорю, к Таранкиным, мотнусь, говорю, к Эдуарду Гавриловичу. Выручат. Про Таранкиных она — Авдотья Даниловна — и слышать не хочет. Сунуться не смей, говорит, они, говорит, в чистенькие лезут, На Эдуарда Гавриловича только и надежда…
— Дда-а-а, совсем запуталась глупая женщина. Голову потеряла. — Эдуард Гаврилович похлопал ласковой рукой по капоту машины, сбросил приставший к радиатору пожухлый листок. — А чего, собственно? Погуляла, порезвилась баба, пришло время грехи замаливать. — Полох залез в машину, повернул ключ зажигания, мотор заворковал мягко и сладостно. — Так вот, дорогой мой, передай Авдотьюшке такие мои советы, — Эдуард Гаврилович выглянул из машины. — Передай следующие дружеские слова: три меньше пяти, а пять меньше десяти. Так и скажи. Она баба толковая, поймет мой совет.