Поскрёбыши
Шрифт:
Тролли, мне думается, говорят только по-норвежски. Так что ежели Свену суждено стать двуязычным, надо подыскать в наставники кого другого. И покуда родители радовались успехам своего дитяти, Огрызко с Оглоедом устремились рысцой по лыжне в лес. Незримые для Нильса с Сашей, они всё же оставляли на накатанном снегу явсвенные следы наподобие козьих. В чаще даже в столь солнечный день было сумрачно. Еще темней оказалось под корнями старой упавшей ели, куда любопытные черти сунули носы. Нора? или чей-то ход? Потягиваясь, вылез хозяин – традиционный лесной гном в красном кафтанчике, опушенном белым мехом, и таком же колпачке. Он обратился к бесям по-шведски, так что они ни бельмеса не поняли. Однако интонация была дружелюбная. Черти прыжками и ужимками стали изъяснять приглашение последовать за ними.
С ними! туда, к людям. К людям идти гном еще подумал бы. Но черти лотошили, гримасничали, и в конце концов маленькое существо позволило взять себя в голую обезьянью ладошку Оглоеда. А дальше как по нотам.
Ну. а прошедшее лето во Мценске? Было оно, Никитино счастливое лето с визитом Маринки? не было. Черти не сумели пролезть в консерваторский дом мимо вахтера. Чего это они так опростоволосились? Очень дошлый вахтер. Смолоду в КГБ работал. Сам был из них, из бесей. И не смогли договориться. Лезли к Маринке в карман – консьерж останавливал девочку пустым разговором и незаметно вытряхивал шустриков оттуда. Дежурили у подъезда – Маринка с родителями не выходила. Только осенью у наших подросших шельмецов, вернувшихся после пустого лета, стало хоть что-то получаться. На рождественские дни Маринку во Мценск отпустили. На даче у Иван Антоныча топится печка. Он сам сложил, расширив дом – после перестройки разрешили. Пожарников улестил водкою. Елка не хуже шведской. Свечки на ней тоже настоящие – у Иван Антоныча сохранились подсвечники с зажимами. Отзвонили втроем: Иван Антоныч, Олег и Никита. Приехали в метель на том же мотоцикле с коляской, застегнувши дерматиновый фартук. Сидеть под ним выпало Никите. Лариса с Маринкой встретили их теплым пирогом. Олег вел себя тихо, глядел во все глаза на «Никиткину невесту». Благоволенье царило в человецех. Черти тоже угомонились, почили на лаврах. Нелегко им дался визит Маринки во Мценск.
Никита числился в консерваторской аспирантуре. Просто не знали, что с ним, таким молодым, делать. А финансированье пока еще шло. Маринка готовилась поступать на первый курс. Энергичные чертики-шортики и это взяли на себя. Той порой из Швеции стали поступать странные вести. Скандинавская весна оглушила Огрызка и Оглоеда. Она ворвалась в чертоги снежной королевы как укротительница в клетку. Метель распласталась ниц, и щебет озябших птиц стал слышен. И черти пишут по электронной почте в Москву – почти без ошибок: «Мы от варягов, мы остаемся здесь». Весь вам сказ. Каких способных бесов мы потеряли! Вот так отпусти. Но Свена поставили на ноги. Не просто поставили: у него вдруг открылся талант танцора. В балетную школу взяли. Конечно, лучше было б учиться в Москве, но уж так получилось. Огрызко и Оглоед не пропускали занятий. Мальчик стоит возле зеркала – самый маленький. Делает первые па. Откуда свалилось счастье, как разглядели? Всё началось на рождество с коллективного несанкционированного посещения гномов. Они роняли в потемках на пол крошки пирога, прихлопывали в ладошки, покуда дитя топталось посреди комнаты. И вдруг у Свена стал получаться оригинальный танец. Зажгли свет, засняли камерой. Сейчас преподаватели говорят, что у мальчика невероятно высокий прыжок. Второй Вацлав Нижинский. Еще бы. С нашими российскими бесами и не туда запрыгнешь. Ладно, пусть руководят обучением Свена. Надо – значит надо. У нас тут этого добра чертей осталось видимо-невидимо. Никитка стал писать балетную музыку – в расчете на Свена. Чертовски современно выходит. Воробьвы всем рассказывают, какие у Сашеньки необыкновенные сыновья. Не оступись бурсак Олег в самом начале жизненного пути – фиг бы черти стали займаться мальчишками «с ограниченными возможностями».
Ну конечно, Маринка поступила в консерваторию и без этих двоих оглоедов-невозвращенцев. Было кому ей пособить. Хотя бы сам Никита. Ну. и шустрики подсуетились. Спасибо нашим бесам за общепризнанную русскую одержимость. И Свена зацепило краешком. Зацепило и поволокло. Маринка – пианистка. Ее согласны отпустить на лето во Мценск при условии, что на даче у звонаря будет инструмент. Фортепьяно сейчас можно получить через интернет даром – только заберите, увезите.
Какое лето, что за лето! Да это просто колдовство. И как, спрошу, далось нам это – так, ни с того и не с сего? Колдовство. Вот они, организаторы первого Марининого студенческого лета, небезызвестные Шустрик, Шортик и Шельмец. Стройные вежливые черти, перенявшие сдержанность от Иван Антоныча. Уже неплохо разбирающиеся в популярной классической музыке, щеголяющие именами Гуно и Бизе. Не черти, а шевалье. Чинно сидят на песчаном обрыве, не сучат ногами. Из вырытых в песке углублений слышен писк птенцов, а ласточки родители высоко-высоко режут крыльями нагретый воздух, ловят мошкару. К погоде. Всё к погоде, куда ни глянь. Ничто не смеет омрачить долгожданной радости. Маринка плетет венок на крупную Никитину голову. Примерила. Завязала. Кому венок износить? носить венок милому.
Не слишком ли хорошо, чтобы быть правдой? Маринка держит в зубах под куполом цирка канат, на котором висит Никита. Разожмет зубы – ведь он разобьется. У него нет иммунитета против жизненного зла. Того гляди подсядет на женскую лукавую любовь. Бдите, дружественные бесы. Укрепи Никиту своей недюжинною силою, звонарь. Страхуй, как на колокольне, дополнительной веревкой. Только каким манером? сама не знаю. Но ведь Сашенька выкрутилась? тоже была под ударом. Ну что ему, Никите, в монастырь идти? подсесть на молитву, сказочному красавцу-парню? Право, я теряюсь. А венок – загляденье. Сел на голову крепко – уши держат. Завянет – Маринка еще сплетет. Лету нет конца.
Опять мысли лезут в голову. Весы никогда ровно не стоят, всегда склоняются в какую-то сторону. Того, кто сильней любит, стережет опасность. Другой скоро начнет думать, что делает этому, сильно любящему, одолженье. А там недалёко и до… Страшно мне за Никиту. Но жизнь распорядилась иначе. Лето всё-таки кончилось. Маринкины родители-музыканты уехали во Францию и забрали ее с собой. Будет учиться в парижской консерватории. Держали в секрете до последней минуты – вдруг не выгорит? Получилось, будто скрывали от Никиты. Может, и правда таили. Понимали, что всё непросто. Лучше подальше. Поплели венки – и хватит. Увезти девчонку, пока не подсела окончательно на общенье с не вполне нормальным гением. В прочем, где вы видали нормального гения? А вообще, вы гения близко видели? Стоишь рядом – от него исходит излученье.
Бесы, конечно, рано учуяли грозное будущее. Пока шустрики кайфовали, любуясь ласточками в небе, их московские собратья рвались через непробиваемого консьержа в консерваторский дом. Наконец даже и проникли, но в квартире уж паковали вещи. Черти пытались сорвать отъезд – Маринкина мать поскользнулась на лестнице. Так с перебинтованной лодыжкой и полетела – в Париж, в Париж. С решительным мужем и послушной дочерью. Маринка первое время включала скайп в условные часы – поговорить с Никитою. Потом подсела на очарованье Парижа и забыла уговор. Соперником Никиты стал город, поэтами воспетый от погребов до крыш. Что ж, Париж стоит обедни. Хорошо, жизнь не подвергла Никиту большему униженью – Маринкиной измене у него на глазах. Измене, которая носила бы мужское имя. А так – обошлось. Черти осторожно спустили дело на тормозах. Никита еще яростней подсел на сочинительство. Сублимация, блин. Декабрь присыпал Москву снежком так скупо – ровно украл. А Москва всё строилась и никак не унималась. Это уже было похоже на сумасшествие.
Аспирантура Никиткина весной заканчивалась, и финансированье прекращалось. Оригинальнейший, но никому не известный композитор должен был ехать во Мценск и там осесть. Кто станет его исполнять и раскручивать? кому он нафиг нужен? Черти посовещались – и откуда ни возьмись появилась работа по церковному многоголосию в допетровской Руси и соответствующие публикации. Явились и оппоненты, благополучно состоялась защита. Правда, потом эти оппоненты как сквозь землю провалились. Ровно их черт хвостом смел. Долгонько их никто не видел. Никитку оставили при консерватории на непонятных условиях. Сидел в библиотеке, расшифровывал старые нотные записи, так называемыми крюками. Черти ему здорово подсобляли, так что много времени тратить не приходилось. Занимался со студентами тем же предметом. Тот же мценский звонарь, но на другом уровне. Жил вместе с преданной Ларисой в той же большой комнате. Теперь плату за нее собирали с бору да с сосенки. Сашенька иной раз помогала, Иван Антоныч сдавал во Мценске обе квартиры, свою и Ларисину, сам жил на теплой даче. Сыновья звонаревы, многосемейные попы, не одобряли отцовского второго брака и держались в стороне, благо далёко жили. А Никита, воцарившись в звонаревом сердце, писал и писал – в стол.